Преступление и наказание - Федор Достоевский Страница 19

«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаютсямыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», – мелькнуло унего в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил этумысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробилиодин удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»

На счастье его, в воротах опять прошло благополучно. Малотого, даже, как нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал вворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходилподворотню, и чуть только воз успел выехать из ворот во двор, он мигомпроскользнул направо. Там, по ту сторону воза, слышно было, кричали и спорилинесколько голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не попался. Многоокон, выходивших на этот огромный квадратный метр, было отперто в эту минуту,но он не поднял головы – силы не было. Лестница к старухе была близко, сейчасиз ворот направо. Он уже был на лестнице…

Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце, тут же нащупави оправив еще раз топор, он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу,поминутно прислушиваясь. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; вседвери были заперты; никого-то не встретилось. Во втором этаже одна пустаяквартира была, правда, растворена настежь, и в ней работали маляры, но те и непоглядели. Он постоял, подумал и пошел дальше. «Конечно, было бы лучше, если бих здесь совсем не было, но… над ними еще два этажа».

Но вот и четвертый этаж, вот и дверь, вот и квартиранапротив; та пустая. В третьем этаже, по всем приметам, квартира, что прямо подстарухиной, тоже пустая: визитный билет, прибитый к дверям гвоздочками, снят, –выехали!.. Он задыхался. На одно мгновение пронеслась в уме его мысль. «Не уйтили?» Но он не дал себе ответа и стал прислушиваться в старухину квартиру:мертвая тишина. Потом еще раз прислушался вниз на лестницу, слушал долго,внимательно… Затем огляделся в последний раз, подобрался, оправился и еще разпопробовал в петле топор. «Не бледен ли я… очень? – думалось ему, – не вособенном ли я волнении? Она недоверчива… Не подождать ли еще… пока сердцеперестанет?..» Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучалосильней, сильней, сильней… Он не выдержал, медленно протянул руку кколокольчику и позвонил. Через полминуты еще раз позвонил, погромче.

Нет ответа. Звонить зря было нечего, да ему и не к фигуре.Старуха, разумеется, была дома, но она подозрительна и одна. Он отчасти знал еепривычки… и еще раз плотно приложил ухо к двери. Чувства ли его были такизощрены (что вообще трудно предположить), или действительно было очень слышно,но вдруг он различил как бы осторожный шорох рукой у замочной ручки и как бышелест платья о самую дверь. Кто-то неприметно стоял у самого замка и точно также, как он здесь снаружи, прислушивался, притаясь изнутри и, кажется, тожеприложа ухо к двери…

Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб ивиду не подать, что прячется; потом позвонил в третий раз, но тихо, солидно ибез всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минутаотчеканилась в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости,тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а тела своего он почти и нечувствовал на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.

Дверь, как и тогда, отворилась на крошечную щелочку, и опятьдва вострые и недоверчивые взгляда уставились на него из темноты. Тут Раскольниковпотерялся и сделал было важную ошибку.

Опасаясь, что старуха испугается того, что они одни, и ненадеясь, что вид его ее разуверит, он взялся за дверь и потянул ее к себе,чтобы старуха как-нибудь не вздумала опять запереться. Увидя это, она нерванула дверь к себе обратно, но не выпустила и ручку замка, так что он чуть невытащил ее, вместе с дверью, на лестницу. Видя же, что она стоит в дверяхпоперек и не дает ему пройти, он пошел прямо на нее. Та отскочила в испуге,хотела было что-то сказать, но как будто не смогла и смотрела на него во всеглаза.

– Здравствуйте, Алена Ивановна, – начал он как можноразвязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, – я вам… вещьпринес… да вот лучше пойдемте сюда… к свету… – И, бросив ее, он прямо, безприглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним; язык ее развязался:

– Господи! Да чего вам?.. Кто такой? Что вам угодно?

– Помилуйте, Алена Ивановна… знакомый ваш… Раскольников…вот, заклад принес, что обещался намедни… – И он протягивал ей заклад.

Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставиласьглазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно инедоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроденасмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется,что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говорини слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.

– Да что вы так смотрите, точно не узнали? – проговорил онвдруг тоже со злобой. – Хотите берите, а нет – я к другим пойду, мне некогда.

Он не думал это сказать, а так, само вдруг выговорилось.

Старуха опомнилась, и решительный тон гостя ее, видимо,ободрил.

– Да чего же ты, батюшка, так вдруг… что такое? – спросилаона, смотря на заклад.

– Серебряная папиросочница: ведь я говорил прошлый раз.

Она протянула руку.

– Да чтой-то вы какой бледный? Вот и руки дрожат! Искупался,что ль, батюшка?

– Лихорадка, – отвечал он отрывисто. – Поневоле станешьбледный… коли есть нечего, – прибавил он, едва выговаривая слова. Силы опятьпокидали его. Но ответ показался правдоподобным; старуха взяла заклад.

– Что такое? – спросила она, еще раз пристально оглядевРаскольникова и взвешивая заклад на руке.

– Вещь… папиросочница… серебряная… посмотрите.

– Да чтой-то, как будто и не серебряная… Ишь навертел.

Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (всеокна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсемего оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор изпетли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой.Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением,все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдругголова его как бы закружилась.

– Да что он тут навертел! – с досадой вскричала старуха ипошевелилась в его сторону.

Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топорсовсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия,почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но кактолько он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.