Вотрен - Оноре де Бальзак Страница 2

На мгновение отворяется боковая дверь; видны двое мужчин.

Впрочем, посмотрим, что это за молодой человек. (Уходит.)

Жозеф и Вотрен.

Входит Вотрен; на нем пальто светло-коричневого цвета, с меховым воротником, на черной подкладке. У него вид посланника, приехавшего на званый вечер.

Жозеф. Проклятая девка! Чуть не попались...

Вотрен. То есть ты чуть не попался? Вот как! Значит, ты очень боишься, как бы опять не свихнуться? Видно, наслаждаешься здесь душевным покоем?

Жозеф. Право же, при нынешних обстоятельствах выгоднее быть честным.

Вотрен. А ты понимаешь, что такое честность?

Жозеф. Ну как же! С честностью и здешним жалованьем прожить можно — вот я и доволен.

Вотрен. Я тебя, голубчик, насквозь вижу. Берешь помалу, да часто, копишь потихоньку, а она, честность-то, ведь не мешает ссужать денежки под грабительский процент. Ты не поверишь, до чего мне приятно видеть старого знакомца, который достиг столь почетного положения. Что ж, тебе это под силу, у тебя ведь только мелкие недостатки, — а это уже половина добродетели. А вот у меня были пороки... и я вспоминаю о них с грустью... Все на свете проходит! Теперь не осталось ничего. Одни только опасности и борьба. Так вот и живешь, словно индеец, затравленный врагами, и защищаешь свой скальп.

Жозеф. А мой?

Вотрен. Твой? Да, правда! Что бы здесь ни случилось — вот тебе слово Жака Коллена: ты не будешь замешан. Зато беспрекословно подчиняйся мне — во всем.

Жозеф. Во всем? Но как же...

Вотрен. Устава нашего не знаешь? Если выпадает какая неприятная работенка — у меня найдутся друзья, верные, старинные. Давно ты здесь?

Жозеф. Герцогиня наняла меня в камердинеры, когда отправлялась в Гент [2], я пользуюсь доверием ее светлости.

Вотрен. Это мне на руку. Я хочу получить кое-какие сведения о Монсорелях. Что тебе о них известно?

Жозеф. Ничего.

Вотрен. У аристократов доверие никогда дальше этого не идет. А что ты сам обнаружил?

Жозеф. Ничего.

Вотрен (в сторону). Он становится уж чересчур честным. Но, быть может, ему только кажется, что он ничего не знает? Стоит поговорить с человеком минут пять — и всегда что-нибудь да выведаешь. (Вслух.) Где мы находимся?

Жозеф. У герцогини. Покои герцога — внизу. Единственный их сын, маркиз, помещается наверху; его комнаты выходят во двор.

Вотрен. Я велел тебе сделать слепки со всех замков в кабинете герцога. Где они?

Жозеф (нерешительно). Вот.

Вотрен. Всякий раз, когда мне понадобится прийти сюда, я буду ставить мелом крестик на садовой калитке, а ты каждый вечер ходи смотреть — нет ли креста. Люди здесь живут добродетельные, петли на калитке порядком заржавели. Людовик Восемнадцатый — это вам не Людовик Пятнадцатый. Прощай, голубчик; будущей ночью я приду. (В сторону.) Схожу проведать наших во дворце Кристовалей.

Жозеф (в сторону). С тех пор как этот черт меня разыскал, я сам не свой. Ни минуты покоя!

Вотрен (возвращается). Так ты говоришь, герцог не живет с женою?

Жозеф. Уже двадцать лет как в ссоре.

Вотрен. А из-за чего?

Жозеф. Даже сын их, и тот не знает.

Вотрен. А твоего предшественника за что уволили?

Жозеф. Не знаю, я его и в глаза не видал. Они водворились здесь недавно, после вторичного возвращения короля.

Вотрен. Вот они, преимущества теперешнего общества: нет больше связи между господами и слугами, нет больше привязанности, а следовательно, невозможно и предательство. (Жозефу.) А за столом говорят друг другу колкости?

Жозеф. При людях — никогда.

Вотрен. А как вы в лакейской о них судите?

Жозеф. Герцогиня — та святая.

Вотрен. Бедняжка! Ну, а герцог?

Жозеф. Эгоист.

Вотрен. Ничего не поделаешь — государственный деятель. (В сторону.) У герцога должны быть тайны, заглянем-ка в его карты! У всякого вельможи имеются какие-нибудь страстишки, нужно только уметь ими пользоваться; и будь герцог у меня в руках, его сыну волей-неволей придется... (Жозефу.) А что говорят насчет свадьбы де Монсореля с Инессой де Кристоваль?

Жозеф. Ничего не говорят. Видно, герцогиню это мало интересует.

Вотрен. А ведь у нее один-единственный сын. Странно.

Жозеф. Между нами говоря, мне кажется, она его не любит.

Вотрен. Эти сведения пришлось вытягивать из тебя, как пробку из бутылки бордоского. Есть, значит, какая-то тайна в этом доме? Мать, герцогиня де Монсорель, и не любит своего сына, единственного своего сына! А кто ее духовник?

Жозеф. Это нам неведомо.

Вотрен. Хорошо. Разузнаю сам. Тайны — как девушки: чем строже их оберегают, тем легче их похитить. Я выставлю двух своих молодцов дозорными в церкви святого Фомы Аквинского: они займутся там не спасением души, а... кое-чем другим. Прощай.

Жозеф один.

Жозеф. Старый приятель, а что на свете хуже старого приятеля? Из-за него я лишусь места! Ах, если бы я не боялся, что Жак Коллен отравит меня как собаку — а от него можно чего хочешь ожидать, — я все открыл бы герцогу. Но в нашем подлом мире всяк за себя. Я не намерен ни за кого платиться головой. Пусть герцог сам разбирается с Жаком, я и пальцем не пошевелю. Что за шум? Герцогиня встала. Что с ней приключилось? А ну-ка подслушаем.

Герцогиня де Монсорель одна.

Герцогиня де Монсорель. Куда бы спрятать метрику о рождении моего сына? (Читает.) «Валенсия... июля... дня тысяча семьсот девяносто третий год». Злополучный город, по крайней мере для меня! Да, Фернан родился через семь месяцев после свадьбы, и эта роковая случайность оправдывает гнусные обвинения. Попрошу тетю, чтобы она носила этот документ при себе, пока я его не спрячу в надежное место. У себя хранить бумаги я боюсь: герцог может приказать, чтобы в мое отсутствие перерыли все мои вещи; он распоряжается полицией по своему усмотрению. Человеку, который в милости у короля, ни в чем не отказывают. Если Жозеф заметит, что я в такой поздний час направилась к тете, завтра же весь дом об этом заговорит... Ах, одна в целом мире, одна против всех, вечная узница в собственном доме!