Запретная зона - Анатолий Калинин Страница 2

– Да, больше женщины и старики.

– Ничего, мы и молодой крови подбавим в жилы твоей Вандеи. Еще взбурлит в них такая смесь, что придется наряду с плотиной роддома строить. И поэтам потом на века хватит пастись на этих лирических лугах. Этой казачьей цитадели еще предстоит новое рождение пережить.

Его голос, толкаясь в крутые яры, приумножался эхом. В лодке, пересекавшей Дон перед земснарядом, тоже слышен был этот разговор на палубе. Вынужденная переждать земснаряд и продолжать свой путь на левый берег уже после того как он прошел мимо, лодка закачалась на поднятых волнах.

– Голосина, как у дьякона в Новочеркасском соборе, – приподняв и задержав над водой весла, сказала казачка в зеленой кофте.

– Выгулялся, – добавила другая,

– Не на трудоднях«

– Сообразительный.

– Я бы с него за одну ночку весь нагул…

– Гляди, как бы не накрыло нас. Волна от берега вертается. Левым веслом режь, левым.

Слышен был и на палубе земснаряда разговор в лодке.

– Мимо Приваловской плывем, – сказал Греков.

Что-то заставило мужчину в кителе внимательно заглянуть своему спутнику в лицо.

– Уже не здесь ли ты в тридцатом людям райскую жизнь в колхозе сулил?

Прежде чем ответить, его спутник вслушался в женские голоса, долетевшие до земснаряда с лодки: «Не перевернет. Мы и не такие волны видали». Только дослушав до конца, ответил:

– Ты, Юрий Александрович, почти угадал.

Надо было поскорее попасть на правый берег, где Грекова давно уже ждал Цымлов, но и нельзя же было стороной объехать эту большую юрту на откосе, не узнав, что заставило Федора Сорокина созвать теперь туда своих комсомольцев на собрание. Бросив машину внизу на шоссе, Греков взбирался к юрте, втыкая носки сапог в свеженамытый земснарядом песок.

Вплотную слышны стали голоса, бурлившие под брезентом юрты – клуба. И, конечно, это голос самого Федора парил над всеми. Никто, кроме него, больше не умел говорить с той властно-небрежной интонацией, с какой на стройке умел говорить еще только один человек. В невольном восхищении Греком замедлил шаги у юрты.

– И вовсе не исключено, – говорил Федор, – что тот, кто перед перекрытием Дона выпадает из графика, может и из рядов комсомола выпасть.

После этих слов все голоса в юрте смолкли, и вдруг тишину смыло волной яростных воплей:

– Это что, ультиматум?

– Он совсем зазнался!

– Нет, он еще не обедал!

– А если ЗК поднимут бузу?

– Они будут волынить, а ты свой билет клади?

Постороннему ни за что было бы не разобраться в этих криках. Но еще не заглянув в юрту, Греков уже знал, куда были направлены эти залпы.

– Не лучше ли тебе одному выпасть? Вместе с твоими карпетками.

Вот этот насмешливо-враждебный вопрос мог принадлежать только Любе Карповой. Только она и позволяла себе задавать секретарю комитета такие вопросы. Вообще Греков мог бы теперь безошибочно сказать, как они там расположились в брезентовом клубе. Люба Карпова сидит в седьмом или в восьмом ряду рядом с другой электросварщицей, тоже Любой, но Изотовой. А поблизости должна сидеть и третья их подруга по женскому общежитию, диспетчер Тамара Чернова. Конечно, в окружении крановщиков Матвеева и Зверева. И чтобы окончательно убедиться в этом, Греков отогнул брезентовую дверцу юрты и сел у прохода на свое обычное место.

Никто его появления не заметил, потому что к тому времени на собрании как раз и накалились страсти. Федор Сорокин как всегда занимал соответствующее его секретарскому положению место за столом президиума на помосте в глубине юрты, а протокол вела Люся Солодова, склонив над столом коротко остриженную голову и вписывая в общую тетрадь все эти крики.

Если, слушая Сорокина, сразу же можно было сказать, что он старается говорить как начальник стройки Автономов, то осанкой и всей повадкой он даже превосходил самого Автономова. Итеперь он стоял, опершись руками об стол и слегка изогнув стан, в излюбленной Автономовым позе. Но красная скатерть на столе президиума была узкой, всем взорам открыты были под столом ноги Федора в носках яркого желтого цвета. Чувствовалось, что они явно смущали его, мешая поддерживать свой авторитет на собрании на должном уровне. Время от времени он переступал ногами под столом, как гусь на лугу.

Главным для секретаря комитета Федор Сорокин считал неприкосновенность авторитета, и ради этого ему всегда приходилось вести на собраниях упорную войну с самой агрессивной частью аудитории – с девушками. И теперь, как всегда, они шумели больше всего, переговариваясь, смеясь, перебегая с места на место. Но можно было заметить, что и председатель собрания не оставался в долгу. По-ястребиному вытягивая над столом президиума голову, он кружил над ними, как над стадом куропаток, и, выбрав очередную жертву, камнем падал вниз.

– Я бы па-просил комсомолку Карпову, – спросил он, выпрямляясь за столом, – повторить, что она сказала.

– И в порядке, так сказать, уточнения будущих отношений, – добавил иронический голос.

Федор немедленно оборвал:

– Тебе, Вадим Зверев, я слова не давал.

– Понятно, Федя.

Федор побагровел:

– Во-первых, здесь никакого Феди нет, а есть председатель собрания, во-вторых, мы с Матвеевым по хронометру подсчитали. Весь цикл от бетонных заводов до эстакады и обратно занимает двенадцать минут. Правильно, Игорь?

– Одиннадцать с половиной, – привставая, уточнил Игорь Матвеев, чью кудрявую голову с крупными ушами можно было увидеть, как обычно, рядом с каштановой головкой диспетчера, Тамары Черновой. Там же – у них за спиной – сидел и Вадим Зверев, играя ремешком аккордеона, поставленного сбоку на лавку.

Вообще, окинув взглядом юрту, Греков убедился, что не ошибся. Правда, Карпова с Изотовой сегодня сидели не в седьмом, а в пятом ряду, но все равно – вместе, и обе пришли на собрание в платьях фиалкового цвета. И только совсем уже слепой мог бы не обратить внимание, как самозабвенно Федор Сорокин играет роль Автономова и какими глазами смотрит Игорь на Тамару, а Вадим, перехватывая эти взгляды и поигрывая ремешком аккордеона, хочет всем своим видом подчеркнуть, что Тамара не внушает ему никакого иного чувства, кроме самого глубочайшего презрения за то, что знают о ней все, исключая лишь Игоря.

Но она сидела тут же, недоступно строгая и прямая, в сиреневой блузке из легкого тюля, сквозь который просвечивали плечики лифа, в плиссированной юбке и в лосевых босоножках.

– Вся эта статистика, конечно, неотразима, – говорит Вадим Зверев, вспыхивая румянцем и опять бледнея, – но, как замечено давно, не существует «да» без «но».