Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский Страница 20

И он начал выбрасывать из бокового кармана своего сюртукаразные бумаги, одну за другою, на стол, нетерпеливо отыскивая между ними ту,которую хотел мне показать; но нужная бумага, как нарочно, не отыскивалась. Внетерпении он рванул из кармана все, что захватил в нем рукой, и вдруг – что-тозвонко и тяжело упало на стол... Анна Андреевна вскрикнула. Это был потерянныймедальон.

Я едва верил глазам своим. Кровь бросилась в голову старикаи залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив руки, и смольбою смотрела на него. Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Этакраска в лице, это смущение старика перед нами... да, она не ошиблась, онапонимала теперь, как пропал ее медальон!

Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и,может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; чтогде-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личикосвоего возлюбленного дитяти, – смотрел и не мог насмотреться, что, может быть,он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своейбесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, вмучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милыйобраз и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотелвидеть и проклинал перед всеми.

– Голубчик мой, так ты ее еще любишь! – вскричала АннаАндреевна, не удерживаясь более перед суровым отцом, за минуту проклинавшим ееНаташу.

Но лишь только он услышал ее крик, безумная ярость сверкнулав глазах его. Он схватил медальон, с силою бросил его на пол и с бешенствомначал топтать ногою.

– Навеки, навеки будь проклята мною! – хрипел он, задыхаясь.– Навеки, навеки!

– Господи! – закричала старушка, – ее, ее! Мою Наташу! Ееличико... топчет ногами! Ногами!.. тиран! Бесчувственный, жестокосердый гордец!

Услышав вопль жены, безумный старик остановился в ужасе оттого, что сделалось. Вдруг он схватил с полу медальон и бросился вон изкомнаты, но, сделав два шага, упал на колена, уперся руками на стоявший передним диван и в изнеможении склонил свою голову.

Он рыдал как дитя, как женщина. Рыдания теснили грудь его,как будто хотели ее разорвать. Грозный старик в одну минуту стал слабееребенка. О, теперь уж он не мог проклинать; он уже не стыдился никого из нас и,в судорожном порыве любви, опять покрывал, при нас, бесчисленными поцелуямипортрет, который за минуту назад топтал ногами. Казалось, вся нежность, всялюбовь его к дочери, так долго в нем сдержанная, стремилась теперь вырватьсянаружу с неудержимою силою и силою порыва разбивала все существо его.

– Прости, прости ее! – восклицала, рыдая, Анна Андреевна,склонившись над ним и обнимая его. – Вороти ее в родительский дом, голубчик, исам бог на страшном суде своем зачтет тебе твое смирение и милосердие!..

– Нет, нет! Ни за что, никогда! – восклицал он хриплым,задушаемым голосом. – Никогда! Никогда!

Я пришел к Наташе уже поздно, в десять часов. Она жила тогдана Фонтанке, у Семеновского моста, в грязном «капитальном» доме купцаКолотушкина, в четвертом этаже. В первое время после ухода из дому она и Алешажили в прекрасной квартире, небольшой, но красивой и удобной, в третьем этаже,на Литейной. Но скоро ресурсы молодого князя истощились. Учителем музыки он несделался, но начал занимать и вошел в огромные для него долги. Деньги он употреблялна украшение квартиры, на подарки Наташе, которая восставала против егомотовства, журила его, иногда даже плакала. Чувствительный и проницательныйсердцем, Алеша, иногда целую неделю обдумывавший с наслаждением, как бы ей чтоподарить и как-то она примет подарок, делавший из этого для себя настоящиепраздники, с восторгом сообщавший мне заранее свои ожидания и мечты, впадал вуныние от ее журьбы и слез, так что его становилось жалко, а впоследствии междуними бывали из-за подарков упреки, огорчения и ссоры. Кроме того, Алеша многопроживал денег тихонько от Наташи; увлекался за товарищами, изменял ей; ездил кразным Жозефинам и Миннам; а между тем он все-таки очень любил ее. Он любил еекак-то с мучением; часто он приходил ко мне расстроенный и грустный, говоря,что не стоит мизинчика своей Наташи; что он груб и зол, не в состоянии пониматьее и недостоин ее любви. Он был отчасти прав; между ними было совершенноенеравенство; он чувствовал себя перед нею ребенком, да и она всегда считала егоза ребенка. Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в то же времяумоляя не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, онотправлялся, бывало, после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременносо мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после своего преступления и что яодин могу поддержать его), то Наташа с первого же взгляда на него уже знала, вчем дело. Она была очень ревнива и, не понимаю каким образом, всегда прощалаему все его ветрености. Обыкновенно так случалось: Алеша войдет со мною, робкозаговорит с ней, с робкою нежностию смотрит ей в глаза. Она тотчас же угадает,что он виноват, но не покажет и вида, никогда не заговорит об этом первая,ничего не выпытывает, напротив, тотчас же удвоит к нему свои ласки, станетнежнее, веселее, – и это не была какая-нибудь игра или обдуманная хитрость с еестороны. Нет; для этого прекрасного создания было какое-то бесконечноенаслаждение прощать и миловать; как будто в самом процессе прощения Алеши онанаходила какую-то особенную, утонченную прелесть. Правда, тогда еще делокасалось одних Жозефин. Видя ее кроткую и прощающую, Алеша уже не мог утерпетьи тотчас же сам во всем каялся, без всякого спроса, – чтоб облегчить сердце и«быть по-прежнему», говорил он. Получив прощение, он приходил в восторг, иногдадаже плакал от радости и умиления, целовал, обнимал ее. Потом тотчас жеразвеселялся и начинал с ребяческою откровенностью рассказывать все подробностисвоих похождений с Жозефиной, смеялся, хохотал, благословлял и восхвалялНаташу, и вечер кончался счастливо и весело. Когда прекратились у него вседеньги, он начал продавать вещи. По настоянию Наташи отыскана была маленькая,но дешевая квартира на Фонтанке. Вещи продолжали продаваться, Наташа продаладаже свои платья и стала искать работы; когда Алеша узнал об этом, отчаянию егоне было пределов: он проклинал себя, кричал, что сам себя презирает, а междутем ничем не поправил дела. В настоящее время прекратились даже и эти последниересурсы; оставалась только одна работа, но плата за нее была самая ничтожная.

С самого начала, когда они еще жили вместе, Алеша сильнопоссорился за это с отцом. Тогдашние намерения князя женить сына на КатеринеФедоровне Филимоновой, падчерице графини, были еще только в проекте, но онсильно настаивал на этом проекте; он возил Алешу к будущей невесте, уговаривалего стараться ей понравиться, убеждал его и строгостями и резонами; но делорасстроилось из-за графини. Тогда и отец стал смотреть на связь сына с Наташейсквозь пальцы, предоставляя все времени, и надеялся, зная ветреность илегкомыслие Алеши, что любовь его скоро пройдет. О том же, что он можетжениться на Наташе, князь, до самого последнего времени, почти пересталзаботиться. Что же касается до любовников, то у них дело отлагалось доформального примирения с отцом и вообще до перемены обстоятельств. Впрочем,Наташа, видимо, не хотела заводить об этом разговоров. Алеша проговорился мнетайком, что отец как будто немножко и рад был всей этой истории: ему нравилосьво всем этом деле унижение Ихменева. Для формы же он продолжал изъявлять своенеудовольствие сыну: уменьшил и без того небогатое содержание его (он былчрезвычайно с ним скуп), грозил отнять все; но вскоре уехал в Польшу, заграфиней, у которой были там дела, все еще без устали преследуя свой проект сватовства.Правда, Алеша был еще слишком молод для женитьбы; но невеста была слишкомбогата, и упустить такой случай было невозможно. Князь добился, наконец, цели.До нас дошли слухи, что дело о сватовстве пошло, наконец, на лад. В то время,которое я описываю, князь только что воротился в Петербург. Сына он встретилласково, но упорность его связи с Наташей неприятно изумила его. Он сталсомневаться, трусить. Строго и настоятельно потребовал он разрыва; но скородогадался употребить гораздо лучшее средство и повез Алешу к графине. Еепадчерица была почти красавица, почти еще девочка, но с редким сердцем, сясной, непорочной душой, весела, умна, нежна. Князь рассчитал, что все-такиполгода должны были взять свое, что Наташа уже не имела для его сына прелестиновизны и что теперь он уже не такими глазами будет смотреть на будущую своюневесту, как полгода назад. Он угадал только отчасти... Алеша действительноувлекся. Прибавлю еще, что отец вдруг стал необыкновенно ласков к сыну (хотявсе-таки не давал ему денег). Алеша чувствовал, что под этой лаской скрываетсянепреклонное, неизменное решение, и тосковал, – не так, впрочем, как бы онтосковал, если б не видал ежедневно Катерины Федоровны. Я знал, что он ужепятый день не показывался к Наташе. Идя к ней от Ихменевых, я тревожноугадывал, что бы такое она хотела сказать мне? Еще издали я различил свет в ееокне. Между нами уже давно было условлено, чтоб она ставила свечку на окно,если ей очень и непременно надо меня видеть, так что если мне случалось проходитьблизко (а это случалось почти каждый вечер), то я все-таки, по необыкновенномусвету в окне, мог догадаться, что меня ждут и что я ей нужен. В последнее времяона часто выставляла свечу...