Бал. Жар крови - Ирен Немировски Страница 21

В этот момент Колетт, сидящая рядом с матерью, решается ее попросить:

— Мамочка, расскажи о своей помолвке с папой. Ты никогда не рассказывала о вашей свадьбе. Почему? Я знаю, что это была романтическая история, что вы давно уже были влюблены друг в друга… Но почему-то ты никогда об этом не рассказывала.

— Потому что ты меня никогда об этом не просила.

— Ну а сейчас я прошу.

Элен со смехом отмахивается:

— Тебя это не касается.

— Ты не хочешь об этом рассказывать, потому что ты стесняешься, и явно не дяди Сильвио — он, должно быть, все знает. Неужели ты стесняешься Жана? Но завтра он станет твоим сыном, мама, и нужно, чтобы он знал тебя так же хорошо, как я тебя знаю. Мне бы хотелось, чтобы мы с ним жили так же, как вы с папой! Я уверена, что вы никогда не ссорились.

— Меня не Жан смущает, — говорит Элен, — а эти верзилы. — С улыбкой она указывает на сыновей.

Они сидят на полу, бросая в камин еловые шишки, которыми набиты их карманы. Попав в огонь, шишки взрываются с громким и чистым хлопком. Жорж и Анри, которым сейчас одиннадцать и тринадцать лет, отвечают:

— Если это из-за нас, то давай, рассказывай, не стесняйся.

— Нас ваши любовные истории не интересуют, — презрительно добавляет Жорж ломающимся голосом.

Что до малыша Лулу, то он дремлет.

Однако Элен качает головой, не желая рассказывать. Жених Колетт робко произносит:

— Вы образцовая супружеская пара. Я тоже надеюсь… может, рано или поздно… мы…

Он говорит бессвязно. С виду он неплохой малый; у него худое и доброе лицо, красивые беспокойные заячьи глаза. Забавно, что и Элен и Колетт, мать и дочь, подобрали себе в мужья мужчин одного и того же типа: чувствительных, деликатных, почти женственных, которых легко подчинить, и в то же время сдержанных, замкнутых, чуть ли не целомудренных. Боже правый! Я таким совсем не был! Сидя немного в стороне, я оглядываю всех Эраров. Мы ужинаем в гостиной, это единственное жилое помещение в моем доме помимо кухни; сплю я в своего рода мансарде на чердаке. В гостиной всегда царит полумрак, а этим ноябрьским вечером в ней так темно, что, когда огонь угасает, ничего не видно, кроме громадных котлов и висящих на стене старинных грелок для постели, на медной поверхности которых отражаются мельчайшие световые блики. Когда пламя вновь разгорается, оно освещает безмятежные лица, доброжелательные улыбки, руку Элен с золотым кольцом на пальце, ласкающую кудри маленького Лулу. На Элен платье из голубого фуляра в белый горошек. Ее плечи покрывает кашемировая шаль с разводами, которую раньше носила моя мать. Рядом с ней сидит Франсуа, и оба любуются детьми, расположившимися у их ног. Я хочу снова разжечь свою трубку и поднимаю кусочек горящей лучины, свет от которой падает на мое лицо. Надо полагать, не я один наблюдаю за всем происходящим, от внимания Колетт тоже ничто не ускользает. Она вдруг вскрикивает:

— Какой же у вас насмешливый вид, дядя Сильвио, я часто это замечаю!

Затем она поворачивается к своему отцу:

— Я все еще жду рассказа о ваших любовных похождениях, папа.

— Ладно, я вам расскажу о нашей первой встрече с мамой, — отзывается Франсуа. — Ваш дедушка жил тогда в городе. Как вам известно, он был женат дважды. Ваша мама была его дочерью от первого брака, и ее мачеха тоже имела дочь от своего первого мужа. Чего вы не знаете, так это того, что мне прочили в жены именно ту, другую девушку, то есть сводную сестру вашей матери.

— Забавно, — говорит Колетт.

— Видите, что такое случай. Впервые в их дом меня приволокли родители. Сам я боялся женитьбы как огня. Но моя матушка очень хотела, чтобы я остепенился, — бедняжка! — и своими мольбами добилась этого свидания, которое, как она подчеркивала, ни к чему меня не обязывало. Мы входим. Представьте себе самую суровую и холодную гостиную в провинциальном доме. На камине стояли две бронзовые лампы, изображающие пламя Амура, и я до сих пор с ужасом их вспоминаю.

— Что уж обо мне говорить! — смеется Элен. — Это холодное и неподвижное пламя имело вполне символическое значение для гостиной, которую никогда не топили.

— Вторая супруга вашего дедушки, откровенно говоря, была наделена характером…

— Замолчи, — перебивает Элен, — она ведь умерла.

— К счастью… Но мама права: мир усопшим. Это была крупная рыжая женщина, с огромным красным шиньоном и очень белой кожей. Ее дочь была похожа на челнок. Во время моего визита она беспрестанно сжимала и разжимала на коленях руки, обмороженные и распухшие, при этом не произнося ни слова. Была зима. Нас угостили сухим печеньем из вазы для фруктов и шоколадом, посеревшим от старости. Моя мать, которая вообще всегда мерзла, без конца чихала. Я постарался по возможности сократить визит. Когда мы уже наконец выходили из дома, на улице шел снег, и я увидел возвращающихся из соседней школы детей. Среди них, скользя на снегу, бежала девочка, которой тогда едва исполнилось тринадцать лет. На ней были большие деревянные башмаки и красная пелерина, ее черные волосы совсем растрепались, щеки разгорелись, на кончике носа и на ресницах лежал снег. Это была ваша мама: ее преследовали мальчишки, бросая ей за шиворот снежки. Оказавшись в двух шагах от меня, она обернулась и обеими руками схватила охапку снега, а затем, смеясь, бросила ее прямо перед собой. Затем она сняла полный снега башмак и, стоя на одной ноге, задержалась на пороге. Черные волосы упали на ее лицо. Вы не можете себе представить, насколько живой и соблазнительной показалась мне эта девочка после ледяной гостиной и чопорных хозяев. Мать объяснила мне, кто это. И именно в тот момент я решил жениться на ней. Вы можете смеяться, дети. Это было не столько желание, сколько своего рода предвидение. Я представил себе, как через несколько лет она выйдет со мной из церкви, уже на правах моей супруги. Она не была счастлива. Ее отец был стар и болен, а мачеха ею не занималась. Я устроил так, чтобы ее приглашали к моим родителям. Я помогал ей делать уроки, давал ей книги, придумывал пикники или маленькие вечеринки только для нее одной. Она ни о чем не подозревала…

— Как бы не так, — произнесла Элен, и ее глаза озорно блеснули из-под седых волос, а на губах появилась улыбка молодой женщины.

— Я уехал, чтобы закончить в Париже образование: нельзя же предлагать руку и сердце тринадцатилетней девочке. Уезжая, я говорил себе, что вернусь через пять лет и сделаю ей предложение, но она вышла замуж в семнадцать. Ее мужем стал один добрый малый, гораздо старше ее. Она готова была выйти за первого встречного, лишь бы покинуть дом мачехи.

— В последние годы, — сказала Элен, — она стала настолько скупой, что у нас с сестрой была лишь одна пара перчаток на двоих. Когда мы шли в гости, нам приходилось надевать их по очереди… Но мачеха устраивала так, чтобы наказывать меня каждый раз, когда мы готовились к выходу, и перчатки надевала ее дочь. Это были красивые лайковые перчатки! Мне очень хотелось иметь такие перчатки, и поэтому мысль о том, что после замужества у меня будет своя собственная пара, заставила меня сказать «да» первому же претенденту, которого я совсем не любила. В молодости иногда делаешь такие глупости…