Преступление и наказание - Федор Достоевский Страница 22

– Ба! Да и в самом деле! – закричал удивившийся Кох. – Такчто ж они там! – И он неистово начал дергать дверь.

– Стойте! – закричал опять молодой человек, – не дергайте!Тут что-нибудь да не так… вы ведь звонили, дергали – не отпирают; значит, илиони обе в обмороке, или…

– Что?

– А вот что: пойдемте-ка за дворником; пусть он их самразбудит.

– Дело! – Оба двинулись вниз.

– Стойте! Останьтесь-ка вы здесь, а я сбегаю вниз задворником.

– Зачем оставаться?

– А мало ли что?..

– Пожалуй…

– Я ведь в судебные следователи готовлюсь! Тут очевидно,оч-че-в-видно что-то не так! – горячо вскричал молодой человек и бегом пустилсявниз по лестнице.

Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тотзвякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелитьручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одномзапоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину; но в нейизнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.

Раскольников стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Онготовился даже драться с ними, когда они войдут. Когда они стучались исговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить все разом икрикнуть им из-за дверей. Порой хотелось ему начать ругаться с ними, дразнитьих, покамест не отперли. «Поскорей бы уж!» – мелькнуло в его голове.

– Однако он, черт…

Время проходило, минута, другая – никто не шел. Кох сталшевелиться.

– Однако черт!.. – закричал он вдруг и в нетерпении, бросивсвой караул, отправился тоже вниз, торопясь и стуча по лестнице сапогами. Шагистихли.

– Господи, что же делать?

Раскольников снял запор, приотворил дверь, ничего не слышно,и вдруг, совершенно уже не думая, вышел, притворил как мог плотнее дверь засобой и пустился вниз.

Он уже сошел три лестницы, как вдруг послышался сильный шумниже, – куда деваться! Никуда-то нельзя было спрятаться. Он побежал было назад,опять в квартиру.

– Эй, леший, черт! Держи!

С криком вырвался кто-то внизу из какой-то квартиры и не точто побежал, а точно упал вниз, по лестнице, крича во всю глотку:

– Митька! Митька! Митька! Митька! Митька! Шут те дери-и-и!

Крик закончился взвизгом; последние звуки послышались уже надворе; все затихло. Но в то же самое мгновение несколько человек, громко ичасто говоривших, стали шумно подниматься на лестницу. Их было трое иличетверо. Он расслышал звонкий голос молодого. «Они!»

В полном отчаянии пошел он им прямо навстречу, будь чтобудет! Остановят, все пропало, пропустят, тоже все пропало: запомнят. Они ужесходились; между ними оставалась всего одна только лестница, – и вдругспасение! В нескольких ступеньках от него, направо, пустая и настежь отпертаяквартира, та самая квартира второго этажа, в которой красили рабочие, а теперь,как нарочно, ушли. Они-то, верно, и выбежали сейчас с таким криком. Полы толькочто окрашены, среди комнаты стоят кадочка и черепок с краской и с мазилкой. Водно мгновение прошмыгнул он в отворенную дверь и притаился за стеной, и быловремя: они уже стояли на самой площадке. Затем повернули вверх и прошли мимо, вчетвертый этаж, громко разговаривая. Он выждал, вышел на цыпочках и побежалвниз.

Никого на лестнице! Под воротами тоже. Быстро прошел онподворотню и повернул налево по улице.

Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в этомгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда каксейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет не большеминуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что былубийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать;догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверхпроходили. А между тем ни под каким видом не смел он очень прибавить шагу, хотядо первого поворота шагов сто оставалось. «Не скользнуть ли разве в подворотнюкакую-нибудь и переждать где-нибудь на незнакомой лестнице? Нет, беда! А не заброситьли куда топор? Не взять ли извозчика? Беда! беда!»

Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый;тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому жетут сильно народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучениядо того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея былався смочена «Ишь нарезался!» – крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.

Он плохо теперь помнил себя; чем дальше, тем хуже. Онпомнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и чтотут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на то, чточуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.

Не в полной памяти прошел он и в ворота своего дома; покрайней мере, он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. Амежду тем предстояла очень важная задача: положить его обратно, и как можнонезаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздолучше было бы ему совсем не класть топора на прежнее место, а подбросить его,хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.

Но все обошлось благополучно. Дверь в дворницкую былапритворена, но не на замке, стало быть вероятнее всего было, что дворник дома.Но до того уже он потерял способность сообразить что-нибудь, что прямо подошелк дворницкой и растворил ее. Если бы дворник спросил его «что надо?» – он,может быть, так прямо и подал бы ему топор. Но дворника опять не было, и онуспел уложить топор на прежнее место под скамью; даже поленом прикрылпо-прежнему. Никого, ни единой души, не встретил он потом до самой своейкомнаты; хозяйкина дверь была заперта. Войдя к себе, он бросился на диван, так,как был. Он не спал, но был в забытьи. Если бы кто вошел тогда в его комнату,он бы тотчас же вскочил и закричал. Клочки и отрывки каких-то мыслей так икишели в его голове; но он ни одной не мог схватить, ни на одной не могостановиться, несмотря даже на усилия…

Так пролежал он очень долго. Случалось, что он как будто ипросыпался, и в эти минуты замечал, что уже давно ночь, а встать ему неприходило в голову. Наконец он заметил, что уже светло по-дневному. Он лежал надиване навзничь, еще остолбенелый от недавнего забытья. До него резкодоносились страшные, отчаянные вопли с улицы, которые, впрочем, он каждую ночьвыслушивал под своим окном в третьем часу. Они-то и разбудили его теперь. «А!вот уж и из распивочных пьяные выходят, – подумал он, – третий час, – и вдругвскочил, точно его сорвал кто с дивана. – Как! Третий уже час!» Он сел надиване, – и тут все припомнил! Вдруг в один миг все припомнил!