У фонтанов желания - Анри де Монтерлан Страница 28

* * *

По-моему, самое интересное в образе Сатаны у Виньи, — то, что он стал «печальней прежнего», когда желание его было утолено. Сатана совратил Элоа, «вовлек ее во грех». Она спрашивает: «Теперь ты хотя бы станешь счастливее? Ты доволен?» — «Я печальней прежнего». — «Так кто же ты?» — «Сатана».

С ужасом гляжу я на самого себя. На все, что я разрушил, дабы обрести счастье, — ибо это моя единственная забота, — и на мою неспособность быть счастливым. На все замыслы, которые я оставляю неосуществленными. На всех врагов, которых нажил. На время, которое упустил. На все неверные пути, которые выбираю в жизни.

Теперь я понимаю, почему солнце называют Владыкой Тления. Стоит ему пригреть сильнее, — и одолевает такая жажда небытия… Небытие — на него вся наша надежда. «Как? Опять надежда? Видно, это никогда не кончится!»

* * *

У Светония есть один эпизод, который я не могу читать без волнения. Когда Тиберий почувствовал, что близок его смертный час, он снял перстень, как будто желая передать его кому-то, а затем, помедлив, снова надел на палец.

Ни одному писателю не удалось с такой пронзительной силой описать безмерное духовное одиночество. Кому умирающий может передать свой перстень? Кто этого достоин? Найдется ли тут хотя бы человек, который обманывал его не так бессовестно, как остальные? Кому вручить перстень, не оказавшись совсем уж в дураках?

Мгновение он раздумывает, вспоминает то одного, то другого. Но ему не на ком остановить выбор. И он опять надевает перстень на палец. Он остается наедине с собой, до самого конца.

Духовное одиночество. Но и физическое тоже. Светоний говорит: «Он зовет рабов, но никто не откликается».

Я знаю, почему эти подробности так запали мне в душу. Чуть не сказал: «Мне это так знакомо…» Хотя, собственно, почему не сказать? Действительно, все это, вплоть до близости смерти, было мне знакомо, пережито на собственном опыте. И мне еще предстоит пережить это вновь.

Я чувствую узы братства, связывающие меня со всеми, кто это пережил.

* * *

У тебя были задор, энергия, смелость, но ты не смог поставить их на службу какому-либо делу, ибо не верил ни в одно из дел, которым посвящают себя люди.

А сегодня ты чувствуешь пресыщенность, безразличие, желание уйти от житейской суеты, — одним словом, у тебя есть все добродетели аскета, но ты не можешь служить ни одному богу, ибо не веришь ни в каких богов.

Усугубить бесполезность мира собственной бесполезностью. И жить так, сколько получится, наигрывая свою нехитрую песенку.

Одно только утешает. Не обстоятельства и не люди побеждают меня. Вселенная, общество тут ни при чем. Признавая свое поражение, я могу смотреть на них как равный. Мне было дано все. Мне все сходило с рук. Я мог все, я до сих пор еще все могу. Ибо я сам оказался чересчур разборчивым (а не зачтется ли мне однажды все то, что я отверг?), и побежден лишь самим собой. Nemo contra deum nisi deus ipse [27]. Во мне, и только во мне одном, как и вчера, как и всегда, кроется то, чего я боюсь, и то, что еще дает мне надежду. Поэтому не жалости я достоин, но зависти, ибо ничто, исходящее от меня, не может причинить мне зло, и собственный мой пепел питает меня.

Быть может, кто-то подумает, что я сочиняю высокопарные фразы. Но это вырвалось у меня, как крик.

* * *

— Прежде твоя песнь звала к жизни, а теперь мы слышим от тебя песнь смерти!

— «Есть время насаждать, и время вырывать посаженное», — говорит Екклизиаст.

Тунис, Фес, 1927