Цветы для миссис Харрис - Пол Галлико Страница 28

А сейчас она не может даже зайти к ней… или к кому-нибудь ещё… — потому что миссис Баттерфилд, конечно, непременно начнет кудахтать что-нибудь вроде: «Я же говорила, что случиться что-нибудь подобное! Такие вещи — не для нас! И в любом случае — что бы ты с ним делала?..»

А и правда: что? Повесила бы в старом, затхлом шкафу — рядом с фартуками, комбинезонами и единственным, весьма убогим, воскресным платьем — чтобы тайно наслаждаться, разглядывая «Искушение» по ночам? Но это платье придумали и сшили вовсе не для подобной участи. Не прозябание в тёмном шкафу, а веселье, огни, музыка, восхищенные взоры — вот его назначение.

Миссис Харрис почувствовала, что не может больше смотреть на свое платье. У неё уже не было сил бороться с печалью. Она вновь сложила платье и, как в гроб, опустила его в пластиковый чемодан. Поспешно закрыла его мятой упаковочной бумагой, бросилась на кровать, уткнулась в подушку и разрыдалась. Она плакала молча, безутешно, безостановочно — как плачут женщины с разбитым сердцем.

Она плакала о собственном неразумии и о грехе гордыни, который признала уже за собой, и о быстром и тяжелом наказании за этот грех, — но больше всего и печальнее всего плакала она о погибшем платье, об утраченной ею драгоценности.

Она плакала бы так вечно — но ей помешал настойчивый звонок в дверь, сумевший её наконец пробиться сквозь печаль. Она оторвала было от подушки опухшее от слез лицо, но затем решила не вставать и не открывать. Это ведь могла быть только миссис Баттерфилд, пришедшая полюбоваться платьем, обсудить его достоинства, послушать о приключениях подруги среди туземцев. И что ей теперь показать? Какую награду получила Ада Харрис за долготерпение, тяжелый труд, жертвы, лишения и неразумное стремление к заветной цели? Горелую тряпку! Хуже всего будет даже не «я же предупреждала» подруги — а её сочувствие, охи и вздохи и дружеские, но неуклюжие попытки утешить ее, — миссис Харрис чувствовала, что этого уже не вынесет. Нет, она хотела остаться наедине со своим горем — и плакать в одиночестве, пока не умрет.

Она закрыла сырой подушкой уши, чтобы не слышать трезвон — но тут человек за дверью, видно, потерял терпение и, к вящей тревоге миссис Харрис, принялся изо всех сил колотить и барабанить в дверь, причем настолько энергично и настойчиво, что связать этот стук с миссис Баттерфилд миссис Харрис уже не могла. Может быть, что-то случилось, и нужна помощь?.. Она вскочила, поправила волосы и открыла дверь. За ней стоял посыльный со значком Британских Европейских Авиалиний и пялился на неё, как на привидение. Довольно желчно посыльный осведомился:

— Миссис Ада Харрис?

— А кого вы хотели видеть? Принцессу Маргарет? Вот стучит и барабанит — можно подумать, пожар…

— Ф-фу, — посыльный облегченно вытер лоб, — ещё немного, и я бы просто развернулся и уехал. Вы не отвечали на звонок, а тут эти цветы; я уж думал, может, вы померли, и их прислали на вашу могилу…

— А?.. — переспросила миссис Харрис. — Какие ещё цветы?..

Посыльный ухмыльнулся.

— А вот — авиапочтой из Франции, причём с экспресс-доставкой. Сейчас. Откройте только дверь и не закрывайте, пока я всё внесу.

Он распахнул задние дверцы своего фургончика и принялся одну за другой доставать продолговатые белые коробки с пометками: «АВИА — ЭКСПРЕСС — С НАРОЧНЫМ — ХРУПКО — СКОРОПОРТЯЩЕЕСЯ»; содержимое скрывали слои соломки, картона и бумаги. Заинтригованной миссис Харрис уже начало казаться, что посыльный будет без конца курсировать между своим фургоном и её комнатой, и что тут наверняка какая-то ошибка.

Но ошибки не было. Завершив свой труд, посыльный сунул ей под нос свою книжку:

— Распишитесь вот тут.

Да, адрес правильный, и фамилия её: мадам Ада Харрис, № 5, Виллис-Гарденс, Бэттерси, Лондон.

Он уехал, и она опять осталась одна. Постояв немного, она принялась распаковывать коробки — и в одно мгновение перенеслась вновь в Париж, ибо её темноватая тесная комнатка превратилась в настоящий сад, заваленная ворохом цветов — тёмно-красные бархатистые розы, нежно-белые лилии, охапки розовых и жёлтых гвоздик, снопы гладиолусов, готовых распуститься, взорвавшись всеми цветами от густо-пурпурного до бледно-лимонного. Тут были азалии цвета сёмги, белые и алые, герань, букеты душистых фрезий, а также пышный, больше фута в поперечнике, пук фиалок с четырьмя белыми гардениями в середине.

В какой-то миг квартирка превратилась в прилавок Цветочного Рынка Марш-о-Флёр; тугие, гладкие лепестки ещё блестели каплями влаги.

Что помогло этому чудесному, целительному дару прибыть в миг её глубочайшего отчаяния — совпадение или какое-то волшебное предвидение? Она заметила в цветах карточки, достала их и принялась читать. Здесь были приветствия, любовь и хорошие новости.

Добро пожаловать домой.

Мы с Андре не могли ждать — и сегодня обвенчались.

Благослови Вас Господь.

Наташа.

Благодаря Вам я стал счастливейшим человеком в мире.

Андре Фовель

Со счастливым возвращением Вас,

леди, которая любит герань!

P.S. Я не забыл о медном пенни.

Ваш,

Ипполит де Шассань

Наилучшие пожелания от Кристиана Диора

(это — с фиалками)

Поздравляем с возвращением.

Администрация Дома Кристиана Диора

Желаем счастья!

Закройщицы, портнихи, гладильщицы Дома Кристиана Диора

И наконец:

Жюль назначен сегодня Первым секретарём Департамента Англо-Саксонских стран в Кэ д’Орсэ. Что я могу Вам сказать, дорогая миссис Харрис, кроме «спасибо!»

Клодин Кольбер

У миссис Харрис задрожали колени, она села прямо на пол, и тугие, гладкие, прохладные лепестки тяжёлых ароматных роз мадам Кольбер коснулись её щеки. Её глаза вновь наполнились слезами, но теперь её переполняли чудесные воспоминания, вызванные письмами друзей и затопившими комнату ароматами цветов.

Она вновь видела перед собой чуткую, женственную мадам Кольбер с аккуратно причесанными темными блестящими волосами и гладкой кожей, прелестную смеющуюся Наташу, и серьезного, даже немного мрачного блондина со шрамом — мсье Фовеля, за один вечер превратившегося из арифмометра во влюбленного мальчишку.

Воспоминания мелькали, как кинокадры: сосредоточенные лица портних, стоящих подле неё на коленях с булавками во рту; мягкий серый ковёр под ногами; тонкий, волнующий аромат, царящий в Доме Кристиана Диора… Вновь послышалось жужжание разодетой публики в салоне, и миссис Харрис снова была там, и модели — одна красивее другой — выходили в прекрасных платьях, костюмах, ансамблях, и вились, и тяжело покачивались меха, и девушки скользили по ковру — три шага и поворот, три шага и поворот, потом сбрасывали шубку, накидку или манто из норки или куницы, элегантно волоча их за собой по серому ковру; сбрасывали жакет, — и, тряхнув головой и в последний раз повернувшись, исчезали, уступая место следующей красавице.