Древо Иуды - Арчибальд Кронин Страница 3

Мори оставил машину на площади у фонтана и, даже не подумав о том, чтобы ее запереть, неторопливо отправился в город. Для начала он наведался в табачную лавку, где был завсегдатаем, и купил блок — двести штук — своих любимых сигарет «Собрание», [16]потом зашел в аптеку за большим флаконом «Пино О-де-Кинин», особым тоником для волос, которым всегда пользовался. На следующей улице находилась известная кондитерская Майера. Поболтав немного с господином Майером, он отослал в Коннектикут большую коробку молочного шоколада детям Холбрука — в Стэмфорде шоколад такого качества даже не нюхали. Мори подумал немного — он был сладкоежкой — и унес полкило глазированных каштанов нового сезона. Как приятно совершать здесь покупки, говорил он себе, повсюду тебе улыбаются, любезно встречают.

Теперь он оказался на Штадтплац, куда ноги сами его принесли. Он не удержался от улыбки, хотя и слегка виноватой. Прямо напротив располагалась галерея Лойшнера. Мори терзался сомнениями, весело сознавая, что поддается соблазну. Но мысль о пастели Вюйяра [17]вела его вперед. Он пересек улицу, толкнул дверь в галерею и вошел.

Лойшнер просматривал в своем кабинете фолиант с рисунками пером. Этот торговец, пухленький, гладенький, улыбчивый человечек в однобортном коротком сюртуке, брюках в полоску и с жемчужной булавкой для галстука — в соответствии с этикетом, — приветствовал Мори с сердечным почтением и в то же время без особой коммерческой заинтересованности, давая понять, что его появление в галерее — обычное дело. Они обсудили погоду.

— Вот неплохие работы, — наконец произнес Лойшнер, указывая на книгу, когда тема погоды была исчерпана. — И совсем недорогие. Кандинский — весьма недооцененный художник.

Мори не привлекали вытянутые фигуры и обезьяноподобные лица Кандинского, и он подозревал, что торговцу это известно, тем не менее следующие пятнадцать минут они рассматривали, похваливая, рисунки. Затем Мори взялся за шляпу.

— Кстати, — небрежно бросил он, — полагаю, вы до сих пор не расстались с тем маленьким Вюйяром, что показывали мне на прошлой неделе?

— Скоро расстанусь. — Лойшнер внезапно помрачнел. — Им заинтересовался один американский коллекционер.

— Ерунда, — отмахнулся Мори. — В Мелсбурге не осталось американцев.

— Этот американец живет в Филадельфии, курирует музей искусств. Показать его телеграмму?

Мори, встревожившись, покачал головой, но так, чтобы было ясно: он сомневается.

— Вы по-прежнему просите ту непомерную цену? В конце концов, это всего лишь пастель.

— Пастель — стихия Вюйяра, — с авторитетным спокойствием заявил Лойшнер. — А конкретно эта работа, уверяю вас, сэр, стоит каждого сантима запрошенной цены. Да что там, только на днях в Лондоне несколько грубых мазков Ренуара, запечатлевших с полдюжины мятых ягод клубники, — жалкая вещь, серьезно, мастер наверняка глубоко ее стыдился — продали за двадцать тысяч фунтов… Но эта пастель — можно сказать, жемчужина, достойная вашей чудесной коллекции, а вы сами знаете, сколь редко сейчас попадаются хорошие постимпрессионисты; тем не менее я прошу всего лишь девятнадцать тысяч долларов. Если купите — а я не настаиваю, так как практически она уже продана, — то никогда не пожалеете.

Воцарилось молчание. В первый раз они оба смотрели на пастель, висевшую в одиночестве на стене нейтрального цвета оберточной бумаги. Мори хорошо знал эту работу, занесенную в каталог. На самом деле прелестная вещица: интерьер, полный света и разноцветных пятен — розовых, серых и зеленых. Сюжет также полностью отвечал его вкусу, жанровая картина — мадам Мело с маленькой дочерью в домашнем салоне актрисы.

Горло сжалось от острого желания приобрести картину. Он должен, обязательно должен ее купить, чтобы она висела напротив его Сислея. Цена, само собой, огромная, но вполне ему по карману: он богат, гораздо богаче, чем считает его добрый Лойшнер, не имеющий, разумеется, доступа к маленькой черной книжице, запертой в сейфе, с ее завораживающими рядами цифр. И почему бы после стольких лет напрасного труда и семейных раздоров ему не иметь все, что он хочет? Той кругленькой сумме, что он недавно заработал на акциях нефтяного концерна «Роял датч», не нашлось бы лучшего применения. Он выписал чек, обменялся рукопожатием с Лойшнером и ушел с видом победителя, осторожно неся пастель под мышкой. Вернувшись к себе на виллу, он успел повесить картину до того, как Артуро объявил, что ланч готов. Превосходно… превосходно… ликовал он, отступая назад. Он надеялся, что Фрида фон Альтисхофер оценит ее по достоинству.

Он пригласил ее к пяти, и, так как пунктуальность была для нее проявлением хороших манер, она прибыла ровно в назначенный час — однако не как обычно, в своем разбитом маленьком светлом «дофине», [18]а пешком. Вообще-то ее громоздкий чертог, замок Зеебург, находился на противоположном берегу озера, в двух километрах, если по прямой, и когда она вошла в салон Мори, он, взяв ее руки в свои, упрекнул гостью за то, что она воспользовалась переправой, — день был теплый, а подъем на холм к его вилле отличался крутизной, он мог бы послать за ней Артуро.

— Я не прочь прокатиться на маленьком пароме. — Она улыбнулась. — Раз вы так любезно предложили отвезти меня, я подумала, что оставлю свою машину дома.

По-английски она говорила превосходно, хотя излишне вычурно, с легким, но привлекательным подчеркиванием отдельных слогов.

— Что ж, выпьем чаю. Я уже распорядился. — Он надавил на кнопку звонка. — Все равно на приеме нам ничего не подадут, кроме разбавленного вермута.

— Вы весьма предусмотрительны. — Она грациозно опустилась на стул, стягивая перчатки: у нее были сильные гибкие пальцы с отполированными, но не накрашенными ногтями. — Надеюсь, вам не придется чересчур скучать в Кунстхаусе.

Пока Артуро вкатывал сервировочный столик и с угодливыми поклонами разливал чай, Мори внимательно разглядывал гостью. В молодости она была, очевидно, очень красивой. У нее идеальное строение лицевых костей. Даже сейчас, в сорок пять или шесть… возможно даже сорок семь, хотя у нее начала пробиваться седина, а на коже появились слабые неровности и возрастная пигментация, она оставалась привлекательной женщиной, статной и энергичной, верящей в пользу свежего воздуха и физических упражнений. Самыми примечательными в ее лице были глаза, желтовато-зеленые с черными крапинками.

— Как у кошки, — с улыбкой прокомментировала она, когда он как-то раз отважился на комплимент. — Но я не царапаюсь… разве только изредка.