Брачный контракт - Оноре де Бальзак Страница 3

— Ну, не торопись с этим, Поль! — перебил его де Марсе.

Поль не смутился и продолжал:

— Смейся сколько угодно, но я буду счастлив лишь тогда, когда камердинер будет входить и докладывать:

«Мадам ожидает месье к завтраку»; когда, возвращаясь вечером домой, я буду знать, что меня ждет кто-то…

— А все-таки не торопись, Поль! Ты еще не созрел для женитьбы, особенно в нравственном отношении.

—..что меня ждет кто-то, кому я могу рассказать о своих делах, доверить свои тайны. Я хочу быть настолько близок с женой, чтобы наша любовь не зависела от случайно сказанных «да» или «нет», чтобы я не мог очутиться в таком положении, когда, случается, даже самый обаятельный молодой человек терпит в любви неудачу. Словом, у меня хватит духу, чтобы стать, как ты выражаешься, отцом семейства, примерным супругом. Я чувствую, что создан для радостей семейной жизни, и хочу подчиниться тем условиям, какие установило общество: иметь жену, детей…

— Ты похож на муху, летящую на мед в мухоловку. Лети! Ты будешь одурачен на всю жизнь. Вот как? Ты хочешь жениться? Хочешь, чтобы возле тебя была жена? Так, значит, рассчитываешь благополучно и даже с выгодой для себя разрешить труднейшую из всех проблем, выдвинутых буржуазными нравами, этим порождением французской революции? И начинаешь с того, что хочешь поселиться с женой уединенно! Уверен ли ты, что жена твоя не станет стремиться к той самой жизни, которую ты так презираешь? Будет ли она питать такое же отвращение к свету, как ты? Если ты не хочешь, чтобы тебя постигла судьба всех мужей, судьба, которую только что во всей ее прелести описал тебе твой старый друг де Марсе, выслушай мой последний совет. Оставайся холостяком еще тринадцать лет, веселись напропалую; затем, когда тебе стукнет сорок, после первого приступа подагры, женись на тридцатишестилетней вдове; ты еще сможешь быть счастлив. Но если ты женишься на молоденькой девушке, твоя песенка спета!

— Вот как! Почему же это? — спросил слегка задетый Поль.

— Дорогой мой, — ответил де Марсе, — сатира Буало о женщинах — лишь ряд опоэтизированных пошлостей. К чему исправлять недостатки женщин? Зачем лишать их естественного наследия всего человеческого рода? Да и проблема брака, по-моему, уже не та, что во времена Буало. Неужели ты думаешь, что брак имеет что-нибудь общее с любовью, что мужа должны любить лишь за то, что он муж? Как видно, ты ничего не вынес из посещения дамских будуаров, кроме счастливых воспоминаний. Наша холостяцкая жизнь такова, что любой из нас, женившись, неизбежно впадает в роковое заблуждение, если только не является знатоком человеческого сердца. Такова уж причудливость наших нравов, что мужчина только в блаженные дни юности неизменно приносит счастье женщинам, побеждает их, очарованных, покорных его воле. Созданные законом препятствия, сила чувств, необходимость преодолевать свойственную женщинам сдержанность способствуют взаимным наслаждениям, что и заставляет неопытного молодожена заблуждаться насчет семейных отношений; когда препятствий больше нет, женщина уже не отвечает на любовь, а лишь терпеливо сносит ее, уже не жаждет любовных утех, а нередко отвергает их. Когда мы женимся, вся жизнь меняется. Свободный, беспечный холостяк всегда готов идти в наступление, даже неудача ему не страшна. А стоит жениться — тут уж положение непоправимо. Если любовник в состоянии добиться любви женщины, которая сначала его отвергла, то для мужа, дорогой мой, такая попытка — Ватерлоо. Удел мужа — одерживать победы, подобные победам Наполеона: их многочисленность не мешает ему быть низвергнутым при первом же поражении. Женщине льстит настойчивость любовника, его ревность; но стоит мужу обнаружить такие же качества, и его обвинят в грубости. Холостяк может сам выбрать поле сражения, ему все позволено, а для мужа все под запретом, для битвы ему отведены лишь одни пределы, раз навсегда. Вдобавок борьба происходит на иных началах: жена склонна отказывать мужу даже в том, что принадлежит ему по праву, тогда как любовнику разрешается то, на что он никакого права не имеет.

Ты вот хочешь жениться, ты скоро женишься, а заглядывал ли ты хоть раз в гражданский кодекс? Я никогда не переступал порога Школы права, этого рассадника болтунов, этого грязного притона толкователей законов, я никогда не раскрывал кодекса, но воочию вижу, как он применяется в жизни. Я поневоле стал законоведом, точно так же, как управляющий больницей не может не стать медиком. Болезни изучаются не по книгам, а на самих больных. Закон, дорогой мой, рассматривает женщин как существа, подлежащие опеке, наравне с малолетними, наравне с детьми. А ведь как воспитывают детей? Посредством страха. Тут-то, Поль, и зарыта собака. Пощупай себе пульс! Ну, можешь ли ты хотя бы притвориться деспотом, ты, такой мягкий, добродушный, искренний? Раньше я смеялся над тобой, теперь же я так люблю тебя, что хочу поделиться с тобой своим опытом. Он ведет начало от науки, названной немцами антропологией. Если бы я не решил посвятить жизнь удовольствиям; если бы не питал глубокой антипатии к тем, кто только размышляет, вместо того чтобы действовать; если бы не презирал простофиль и глупцов, думающих, что книги долговечны, в то время как пески африканских пустынь — это прах бесчисленных, никому не ведомых, исчезнувших Лондонов, Венеции, Парижей и Римов; если бы не все это, я написал бы книгу о современном браке, о влиянии на него христианства и ярко осветил бы эту груду острых камней, на которых спят последователи завета «Плодитесь и размножайтесь!» Но разве человечество стоит того, чтобы я потратил на него хоть четверть часа? К тому же единственно разумное применение чернил — это писание любовных писем, чтобы приманивать легковерные сердца. Ну так что же, познакомишь ли ты нас с графиней де Манервиль?

— Может быть, — ответил Поль.

— Мы останемся друзьями, — сказал де Марсе.

— Если только… — начал Поль.

— Успокойся, мы будем с тобой вежливы, как Мезон Руж с англичанами при Фонтенуа.

Эта беседа несколько смутила графа де Манервиля, но все же он не отказался от задуманного и зимой 1821 года вернулся в Бордо. Для того чтобы отделать и обставить особняк, он вошел в большие расходы; это поддержало его репутацию элегантного человека, которую молва утвердила за ним еще до его приезда. Былые связи помогли ему вновь войти в роялистские круги города; он принадлежал к этому обществу как по взглядам, так и в силу своего богатства и титула. Поль стал признанным властителем моды: его знание светской жизни, парижские манеры, воспитанность привели в восторг «Сен-Жерменское предместье» города Бордо. Одна старая маркиза, говоря о Поле, употребила выражение, бывшее некогда в ходу при дворе, когда шла речь о молодых процветающих красавцах, франтах былых времен, чьи манеры и язык служили законом для всех, — она назвала Поля «душистым горошком». Это выражение подхватили и сделали из него прозвище; либералы вкладывали в него насмешливый смысл, роялисты — одобрительный. Поль де Манервиль с гордостью старался оправдать это прозвище. С ним произошло то же, что случается с посредственными актерами: с того дня, как публика обратит на них внимание, они начинают играть лучше. Чувствуя себя в своей среде, Поль обнаружил все те достоинства, какие не совсем еще были вытеснены его недостатками. Его шутки не были ни едки, ни язвительны, в манерах не было высокомерия; разговаривая с женщинами, он проявлял почтительность, которая им так нравится, но не был ни чересчур услужлив, ни слишком фамильярен. Его щегольство было на самом деле лишь простой заботой о своей наружности и только придавало ему приятность. С каждым он находил верный тон; молодым людям позволял держаться с ним запросто, но, пользуясь своим парижским опытом, умел, когда нужно, поставить собеседника на место. Прекрасный стрелок и фехтовальщик, он в то же время отличался чисто женской мягкостью, и это опять-таки нравилось. Он был среднего роста и несколько склонен к полноте, хотя далеко не толст; обычно это мешает слыть образцом элегантности, но Полю не воспрепятствовало играть роль Бреммеля города Бордо. Белизна лица, оттененная здоровым румянцем, красивые руки и ноги, синие глаза с длинными ресницами, черные волосы, изящество движений, грудной голос, мягкий и обаятельный, — все в нем как нельзя более соответствовало его прозвищу. Поль походил на нежный цветок, требующий заботливого ухода, расцветающий только на влажной, подходящей для него почве; от плохого обращения такой цветок хиреет, от слишком жарких солнечных лучей вянет, от мороза гибнет. Поль принадлежал к числу мужчин, скорее способных наслаждаться счастьем, чем приносить его другим; в них много женственного, им хочется, чтобы их понимали, поощряли; брак для них — нечто предопределенное. В семейной жизни подобный характер бывает иногда причиной осложнений, зато в светской жизни он неотразимо привлекателен. Поэтому граф де Манервиль пользовался успехом в узком кругу провинциального общества, где его несколько робкий ум ценили больше, чем в Париже.