Осенние мухи - Ирен Немировски Страница 3

— Бог даст, я еще успею понянчить детишек.

Кто-то постучал в дверь. Татьяна Ивановна поднялась, спросила вполголоса:

— Это вы, Николай Александрович?..

— Я, нянюшка…

— Не шумите, не то разбудите маленького…

Карин вошел, и Татьяна Ивановна подвинула стул поближе к печке.

— Устали, батюшка? Сделать вам чаю? Вода мигом вскипит.

— Не хлопочи, — отмахнулся Карин. — Я ничего не хочу.

Старушка подобрала упавший клубок, села в свое креслице, и блестящие спицы, позвякивая, замелькали в ее натруженных руках.

— Давно вы нас не навещали.

Карин молча протянул ладони к гудящей печке.

— Замерзли, Николай Александрович?

Он вздрогнул, сложил руки на груди, и Татьяна Ивановна всполошилась:

— Вам снова было плохо?

— Да нет же, с чего ты взяла?

Она недовольно покачала головой. Николай Александрович взглянул на Андрюшину кроватку:

— Он спит?

— Спит. Хотите посмотреть?

Она встала, чтобы посветить, но Карин не шевельнулся… Татьяна Ивановна положила руку ему на плечо:

— Николай Александрович… Коленька…

— Оставь меня… — неслышно попросил он, и старая женщина бесшумно отодвинулась.

Ей лучше было помолчать. Перед кем же ему выплакаться, как не перед ней?.. Елена Васильевна и та… Нет, об этом она говорить не станет… Татьяна Ивановна отступила в затененную часть комнаты и сказала, понизив голос, чтобы не разбудить ребенка:

— Сейчас приготовлю чай, нам обоим не помешает согреться…

Когда она вернулась с подносом, Карин выглядел успокоившимся и рассеянно, не думая о том, что делает, крутил ручку печной заслонки. Струйка сухой известки с тихим шорохом сыпалась на пол.

— Сколько раз я говорил тебе замазать эти дыры… Ну что за дрянь, посмотри сама! — Он с отвращением кивнул набежавшего по полу таракана. — Они ползут отсюда. Разве им место в детской?

— Сами знаете, тараканы — к богатству в доме… — пожала плечами Татьяна Ивановна. — Благодарение Богу, они тут всегда жили — и при вас, и до вас. — Она помешала ложечкой в стакане с чаем и заставила Николая Александровича взять его. — Пейте, пока горячий, — приказала она. — Сахару довольно?

Он сделал глоток, глядя перед собой усталым, отсутствующим взглядом, и вдруг резко поднялся:

— Доброй тебе ночи, и почини печку, слышишь?

— Как прикажете.

— Посвети мне.

Она взяла свечу, открыла дверь и первой спустилась по расшатавшимся, покосившимся от времени ступенькам из розового кирпича.

— Идите осторожно, глядите под ноги… Вы теперь ляжете?

— Я не могу спать, Татьяна, мне грустно, душа моя неспокойна…

— Господь их защитит, Николай Александрович. Можно ведь и в собственной постели помереть нежданно-негаданно, а православного человека Бог и от пули сбережет…

— Знаю, милая, знаю…

— Нужно уповать на Господа, нужно верить.

— Я знаю, — повторил он. — Но я тревожусь не только за мальчиков…

— Да что же еще не так, барин?

— Все очень плохо, Татьяна, ты не поймешь.

Она покачала головой:

— Вчера на эту проклятую войну забрали сына моей племянницы, той, что живет в Сухаревке. Кроме него мужиков в семье больше нет — старшего убили на Троицу. Дома остались жена да дочка — ровесница нашему Андрюше… Кто поле вспашет, кто посеет?.. Каждый несет свой крест.

— Ты права, тяжелые настали времена… И Богу угодно…

Николай Александрович оборвал фразу на полуслове, еще раз пожелал ей спокойной ночи и начал спускаться.

Татьяна Ивановна приоткрыла форточку, и порыв ледяного ветра растрепал ей волосы под платком. Старая женщина улыбнулась и закрыла глаза. Она родилась далеко от Кариновки, на севере России, холод, снег и ветер ее не страшили. «Дома мы по весне босыми бегали по льду, я и теперь смогла бы!» — часто говорила она.

Татьяна Ивановна захлопнула створку, и свист ветра стих. Ночная тишина наполнилась шуршанием осыпающейся со старых стен штукатурки и глухим поскрипыванием подточенных крысами деревянных перекрытий…

Вернувшись к себе, она долго молилась, потом разделась, задула свечу, тяжело вздохнула, повторила несколько раз как заклинание: «Боже мой, Боже мой…» — и наконец заснула.

Татьяна Ивановна закрыла двери опустевшего дома и поднялась в маленькую башенку на крыше. Стояла тихая, теплая майская ночь. Сухаревка горела; ветер разносил по округе вопли ужаса и отчаяния.

Карины бежали в январе 1918-го. С тех пор прошло пять месяцев, и каждый день Татьяна Ивановна смотрела, как где-то у горизонта пылают деревни, переходя от красных к белым и обратно. Но никогда еще огонь не подбирался так близко, как в этот вечер. Отблески пожара освещали заброшенный парк: накануне в центральной аллее расцвели кусты сирени. Ошалевшие, перепутавшие день и ночь птицы летали над деревьями… Захлебывались лаем собаки. Потом ветер переменился, унеся прочь треск огня и запах гари. Старый парк затих. В воздухе разливался аромат сирени.

Татьяна Ивановна постояла еще несколько минут, глядя в темноту, тяжело вздохнула и пошла вниз. На окна опустевших комнат поставили железные решетки и для пущей верности забили досками, убрали все ковры и гобелены. Серебро Татьяна Ивановна сложила в сундуки, которые снесли в подвал, бесценный фарфор она закопала в заброшенной части сада. Некоторые крестьяне помогали ей в надежде, что однажды все барское добро достанется им… Они ничего не скажут присланным из Москвы комиссарам… пока… а там будет видно. В одиночку Татьяна Ивановна ни за что бы не справилась — остальные слуги давно разбежались, с ней оставался только повар Антип. Старому пьянице достался ключ от винных погребов, и он блаженствовал. «Зря ты не пьешь вина, Татьяна! — говорил он.

— Хлебни чуток — сразу позабудешь обо всех бедах. Нас бросили, как паршивых псов, но я плевать на них хотел, мне все нипочем, покуда есть вино…» Но Татьяна Ивановна никогда не имела склонности к выпивке. Ненастным мартовским вечером они с Антипом сидели на кухне, и он пустился в воспоминания о своем солдатском житье-бытье: «Молодые-то, с ихней революцией, вовсе не дураки… Баре, будь они трижды прокляты, много мужицкой кровушки попили… Теперь настал наш черед…» Татьяна Ивановна даже не пыталась спорить. Зачем попусту тратить слова? Антип грозился сжечь дом, продать припрятанные драгоценности и иконы… Неожиданно он жалобно вскрикнул: «Батюшка, Александр Кириллович, почто ты нас бросил?» — и его вырвало вином и черной кровью. Агония длилась всю ночь, а к утру старик умер.

Татьяна Ивановна повесила на дверь гостиной большой амбарный замок и вышла на террасу через скрытую в стене галереи дверку. Статуи стояли заколоченными в деревянные ящики с сентября 1916-го — о них попросту забыли. Татьяна Ивановна оглядела дом: стены изысканно-желтого цвета почернели от таявшего снега, изрешеченная пулями штукатурка под лепниной облупилась. Ветер выбил стекла в оранжерее… «Хорошо, что Николай Александрович этого не видит…»