В Шотландском замке - Вера Крыжановская Страница 35

— Боже милостивый! Синьор Джиованни — священник?..

Я вздрогнула. Что это значило? Как могла эта женщина знать преподобного мирянином и под именем синьора Джиованни? И я приказала рассказать ей все, что она знала о синьоре Джиованни. Сначала она отнекивалась, ссылаясь на то, что не смеет говорить что-либо непочтительное о духовном лице, но тайна тяготила и ее, потому что не заставляя себя дальше уговаривать, она рассказала мне всю свою жизнь… Постараюсь передать этот рассказ насколько возможно точно, сохраняя подлинные слова Мариетты: до того причудливыми и своеобразными нахожу его подробности и фигурировавших в нем лиц.

Происхождение Мариетты темно: когда ей было всего несколько месяцев от роду какой-то человек в маске передал ее бедной женщине в предместье Рима и вручил сумму денег, которая показалась ей громадной, и она сочла, что ребенок, вероятно, принадлежал какой-нибудь знатной даме. Однако малютку никто обратно не требовал и пятнадцати лет, после смерти приемной матери, ее взяли к себе соседи как хорошую работницу. Года через два, однажды утром, явился какой-то синьор в богатом, но уже поношенном костюме, и объявил, что он прислан той особой, которой Мариетта была отдана матерью, приказав вместе с тем ей приготовиться, чтобы тотчас ехать с ним. Эта неизвестная мать всегда была идолом, волшебницей-покровительницей ее грез, и несмотря на то, что посланец не внушал большого доверия, Мариетта не колеблясь ни минуты пошла за ним. Незнакомец увез ее на другой конец Рима, в еще более отдаленное, бедное и грязное предместье, чем то, где она жила до этого.

Там за крайними убогими лачугами одиноко стояло почти развалившееся здание.

Тележку, в которой они приехали, незнакомец поставил во дворе, откуда и был вход в дом. Через еле державшуюся на одной петле дверь и почерневший, как печная труба, коридор они вошли в небольшую, почти обширную залу, с низким потолком, набитую разнокалиберными вещами.

Около большой топившейся печи в кресле с высокой, украшенной гербом спинкой сидела женщина неопределенных лет. Мясистое лицо ее с отвислыми щеками было очень некрасиво, глаза были зоркие и суровые, а черные волосы нечесаны. Одеяние на ней было бедное и неряшливое, на шее висело ожерелье, а всклокоченную голову украшала повязка из серебряных и золотых монет. Особа эти Приняла Мариетту с приторным радушием, объявив, что мать молодой девушки, умирая, поручила ей свою дочь и что она впредь будет жить здесь, чтобы помогать ей в хозяйстве, которым она, впрочем, любила заниматься сама.

Когда Мариетта переложила в старый сундук свое убогое достояние, дама разъяснила ее новые обязанности, давая всему самые громкие названия: так, свое жалкое отрепье она называла «туалетом», а маленькую грязную комнатку "приемной для посетителей", потому что оказалась знахаркой и принимала, по ее словам, много больных. Потом все вместе сели обедать. Но как ни прост был дом, где прежде жила Мариетта, все там было, однако, чисто, а самое скромное кушанье — вкусно. Здесь же то нечто неопределенное, что синьора Карлотта налила из котла и назвала роскошным отваром из рыбы, показалось Мариетте отвратительным. Тем не менее синьора и синьор съели с большим аппетитом, а последний достал еще из какого-то угла большую бутылку вина и выпил ее.

— Опять напьешься! Ты разве забыл, что, во-первых, вино покупается вовсе не для твоей глотки, а во-вторых, что вечером у нас будут гости, — сердито заметила Карлотта.

Синьор, однако, продолжал пить и возразил, также сердито:

— Набегавшись весь день по твоим делам я не намерен издыхать от голода и жажды. И то довольно унизительно для меня, рыцаря Гастена де Тремон, изображать здесь какого-то лакея.

Карлотта захохотала, держась за бока, а потом насмешливо сказала:

— Успокойся, знатный рыцарь, и ради своей щепетильности вспомни, что я сама — маркиза Сальватор Тартинелли, и мои предки не пустили бы тебя в свою прихожую. Ты же, негодяй, несомненно погиб бы с голода, не трудись я в поте лица, чтобы прокормить тебя. Вот твою работу мудрено было бы показать…

После этого "достойный рыцарь" ел уже молча, а потом завалился спать в углу на старом матраце, прямо на полу.

Тогда Карлотта рассказала Мариетте, что ее знатная семья разорилась, но она несмотря на свое высокое звание, пользовалась своими познаниями, чтобы облегчать страждущих, и пренебрегая даже приличным ее положению туалетом, сама варит свои снадобья. Она показала Мариетте несколько полок, уставленных горшками, склянками, мешочками и пучками сушеных трав, пояснив, что тут заключается спасение рода человеческого, которому она посвятила себя, раздавая эти драгоценные средства по до смешного низкой цене больным, приходившим умолять о помощи. Кроме того, она обладала даром ясновидения, а потому, настоящее, как и прошлое, не составляет для нее тайны.

Вечером продолжавшего храпеть «рыцаря» разбудили пинком ноги и Карлотта напомнила ему, что пора вести лошадь синьору Джиованни.

— Иди, болван! Он всегда дает тебе сколько-нибудь, хотя ты и не сознаешься в этом, — сказала она.

Гастон проворчал что-то по поводу скупости Карлотты и ее гостей, но все-таки забрал свой плащ и отправился куда-то верхом, ведя в поводу чудного коня под дорогим седом. После его ухода Карлотта разрядилась: надела красную кофту, а голову украсила чем-то вроде голубого тюрбана. Затем она приготовила ужин, состоявший из вина и пирога с дичью. Мариетте она указала тюфяк в углублении около печи и разрешала лечь спать, так как более в ней не нуждалась. Но той хотелось непременно узнать, кто мог посещать такой гадкий домишко, и она только притворялась спящей. Впрочем, Карлотта не обращала на нее никакого внимания и громко храпела в своем кресле.

Спустя некоторое время Мариетта услышала приближавшийся лошадиный топот, затихший у дома, и вскоре появился господин в маске и плаще, который вошедший следом Гастон услужливо снял с него. Дружески пожав руку Карлотты неизвестный снял маску, и Мариетта увидела то самое лицо, которое узнала в моем медальоне. Однако в то время на нем была не ряса, а богатый черный бархатный наряд и, вероятно, парик, потому что у него были длинные, черные волосы, как носило тогда благородное сословие.

Как только синьор Джиованни сел, Карлотта выслала Гастона. Пошептавшись с гостем она затем принесла жаровню с углями и зажгла их, а сверху сыпала зерна и белый порошок из принесенных мешочков. Из жаровни пахнул белый огонь и затем быстро потух, а после него остались точно маленькие разноцветные змейки, которые кружились, переплетались и скользили на угольях, точно живые.

Карлотта склонилась над жаровней, а гость спросил, видимо волнуясь:

— Ну! Что же вы видите?..

Карлотта покачала головой и сказала неодобрительно:

— Все та же роковая любовь, которая повлечет большие несчастия. Лучше бы вам вырвать из души ее волнующий образ.

Синьор, или отец де Сильва, так как это был он, я буду называть его настоящим его именем, покачал головой и ответил:

— Моя любовь не из тех, что проходит без следа. Скажите лучше: удадутся ли мои планы и достигну ли я, наконец, удовлетворения пожирающей меня страсти?