Запретная зона - Анатолий Калинин Страница 4

– Голосовать, голосовать! – закричали и все другие девчата, для которых изгнание Вадима означало также и крушение их надежд потанцевать после собрания под его аккордеон на танцплощадке.

Греков очень удивился бы, увидев, что яростнее всех наскакивает на Федора всегда такая застенчивая секретарь политотдела Люся Солодова.

– Ты не секретарь комитета! – вскочив за столом президиума, кричала она, потрясая перед, лицом Федора кулаками. – Ты… сатрап!

Откуда же было знать Грекову, что у его секретаря-машинистки есть в жизни одна всепоглощающая страсть – танцы – и что есть у нее единственное место на земле, куда она каждый вечер спешит как на свидание.

Тучи сгущались над головой Федора. Даже Игорь присоединился к всеобщему протесту:

– Это, Федор, уже слишком. Предлагаю, пока не поздно, вернуть Вадима. Берусь догнать.

Обстановка складывалась для Федора явно неблагоприятная. Признаться, он и сам не ожидал, что его мера воздействия на Вадима вызовет такую бурю. Но не в такие ли моменты и должна проверяться закалка комсомольского вожака? Федор стоял, упершись руками в стол и наклонясь вперед. И таким же, как у Автономова, трубным голосом он сказал:

– Нет, на поклон мы к нему не пойдем. Во-первых, Вадима Зверева давно пора проучить. Во-вторых, тот, кто хочет его догнать, пусть и догоняет. Повестка исчерпана. Собрание считаю закрытым.

Девчата ответили ему исступленным воем. Но Федор рассчитал безошибочно. Тут же все они хлынули из юрты в надежде, что им еще удастся догнать Вадима и затянуть его с аккордеоном на танцплощадку.

Если бы Греков знал, за что изгнали с собрания Вадима, он бы, может, и вернулся, чтобы восстановить справедливость. Но к тому времени он уже находился далеко, шагая по свеженамытому гребню плотины на правый берег. Не спускаясь к дороге, он махнул рукой водителю, и тот сообразил, что Греков хочет пройти трассой намываемой земснарядами плотины пешком, а машина должна ехать внизу.

На границе правобережной зоны Греков заглянул в будку вахтера, чтобы позвонить домой. Вахтер – молодой узбек – знал Грекова уже три года, но вдруг потребовал у него пропуск.

– Что это тебе вздумалось, Усман? – поинтересовался Греков, пока тот рассматривал пропуск. – Разве ты меня не знаешь?

– А вдруг, товарищ Греков, это совсем и не вы.

– То есть как?

Черные красивые глаза Усмана стали печально-недоуменными.

– Так спокойней будет, – сказал он, аккуратно складывая и возвращая Грекову пропуск. – Меня товарищ Козырев научил. Я не потребовал у него пропуска, а он на меня рапорт подал. Его я тоже три года знаю.

В будке на проходной Грекову пришлось пробыть несколько дольше, чем он думал. Телефонистки коммутатора, как всегда, долго не отвечали, и дома у Грекова взяла трубку не жена, а пятилетняя дочь Таня.

– Ты, папа? – переспросила она, посвистывая сквозь свои два выпавших зуба.

– А почему ты еще не спишь, Таня?

Он слышал в трубке ее дыхание и представил себе ее глаза: серо-зеленые, самые любопытные на земле. Она, конечно, прижимает трубку к уху левой рукой. Он немного гордился, что его дочка тоже левша.

– Хочу дождаться Алешу.

– Но это уже будет совсем поздно. Пароход приходит в двенадцать.

– Я, папа, буду ждать, – сказала Таня.

Бесполезно было бы и, откровенно говоря, ему не захотелось ее переубеждать. Его и самого беспокоило, как она встретится с Алешей. Это будет ее первая встреча с тринадцатилетним братом, который жил в городе со своей матерью. До этого бывшая жена Грекова наказывала его тем, что не отпускала к нему сына. И вдруг она сменила гнев на милость.

– Хорошо, Таня, позови к телефону маму.

Однако не так-то просто было справиться с Таней, когда она завладевала трубкой. Ее дыхание участилось. За этим обязательно должен был последовать один из ее вопросов:

– Сейчас позову? Кстати, ты где?

И это слово «кстати» она могла унаследовать только от того, кто чаще других у них в доме разговаривал по телефону.

– Я, Таня, по дороге на правый берег.

Тут же он пожалел о сказанном. Она немедленно просвистела:

– К Федору Ивановичу?

– Мне, Таня, некогда. Зови маму.

– Если только ты пообещаешь мне привезти эту монету, – медленно сказала Таня,

Он удивился:

– Какую монету?

– Ты уже забыл? – Ее дыхание в трубке совсем участилось. – На этот раз я заставлю тебя ее привезти.

Теперь он вспомнил. Как-то дома за ужином он рассказывал, что земснаряд вымыл из-под яра горшок с древними монетами, и тогда же неосмотрительно пообещал одну из них привести Тане.

– Обязательно, Таня, привезу,

– Не забудешь?

– Но только на время.

– Я только поиграюсь и отдам.

Трубка верещала так громко, что Усман, слушая, улыбался.

– Теперь, Таня, давай маму.

Оказалось, и на этом ее претензии к нему не окончились.

– Ты не так меня попросил,

– А как надо попросить?

– Ты должен сказать: пожалуйста.

Он покорно повторил:

– Пожалуйста, позови маму.

Вот только тогда услыхал он, как она спрыгнула со стула на пол. Ее голосок заверещал уже вдали от трубки:

– Мамочка, тебя папа к телефону.

В ответ послышались те шаги, которые он узнавал и по телефону.

– Я слушаю тебя, Вася.

Он спросил у жены, не сможет ли она, если его задержит что-нибудь неотложное, встретить Алешу.

– Конечно, смогу… Но ты постарайся не задержаться.

И опять повторилось то же, что испытал он, разговаривая с Таней: он представил себе глаза жены. Они были такие же, как у Тани, серые, но иногда и совсем зеленые. Когда Греков спрашивал у жены, что с ними происходит, она, смеясь, отвечала, что это зависит от цвета платья.

Он вышел из будки и пошел по влажной карте намыва на правый берег. Ему нравился этот путь плотиной, местами уже намытой, местами еще только угадываемой по тем эстакадам, которые сооружались для пульповодов. Вечер уже стекал со склонов восточных холмов в пойму Дона, окутывая сизой мглой рассыпанные по зелени займища белые острова станиц и темные острова уже поредевших вербных лесов и левад. Оттуда докатывался гул: саперы выковыривали аммоналом из земли пни деревьев, вырубаемых перед затоплением поймы. Дон изгибался посредине займища, блистая чешуей. Над ним нависал крутой правый берег. Когда-то, уже очень давно, по всей его бугристой цепи стояли сторожевые посты против хазар, половцев, ногайцев. Не одна голова в феске, в чалме, в железном шлеме скатилась с этих суглинистых яров в Дон. Но и теперь, как и тогда, несется по низменной степи, закусив удила, ветер. Так же гикает и бубенчато рассыпается над руинами того самого Саркела, где археологи снимают лемехами бульдозеров и сдувают кисточками древний прах с надгробных плит, спеша прочесть письмена предков, пока еще не скрылась навсегда под водой эта донская Атлантида.