Вчера-позавчера - Шмуэль Агнон Страница 42

5

Тесно им становится в комнате — идут гулять в сад барона. А если у Оргелбренда хорошее настроение, приглашает он Ицхака в кафе Лоренца; Оргелбренд не ходит в кафе «Хермон», все там говорят о директоре банка, но ходит к Лоренцу, потому что большинство посетителей там немцы и нет у них дел с АПЕКом. И евреи, приходящие туда, тоже предпочитают отдых деловым разговорам. Заказывает Оргелбренд для своего гостя стакан пива или стакан пунша, а себе заказывает стакан чаю, отпивает два или три глотка и перестает, ведь немцы эти… специалисты в любом деле… не умеют готовить чай. А в субботу, в хорошую погоду, когда дорога удобна для пешеходных прогулок, они отправляются в Шарону и пьют парное молоко сразу после дойки. Оргелбренд пользуется большим уважением у жителей Шароны, и иногда выходит крестьянин ему навстречу, сидит с ним перед своим домом и рассказывает истории о первых поселенцах, о том, как они оставили Германию, и прибыли сюда, и как их потомки отошли от деяний своих отцов и ведут себя, как все народы. Обычно евреи говорят: как ведут себя христиане, так ведут себя и евреи, а мы говорим: как ведут себя евреи, так ведут себя христиане. И те и другие оставили Бога, а Бог оставил их, но виноваты в этом евреи: ведь все блага обещаны им, если они будут хранить Тору, а они не только не хранят Тору, но идут плохими путями и лишают себя доли в мире этом и в мире ином. Однажды встретился им старый крестьянин из Хайфы, тот самый, что возил барона Ротшильда, прибывшего посмотреть на Зихрон-Яаков. Спросил его барон: «Что ты скажешь о моей деятельности в Святой земле?» Сказал старик: «Пусть не разбрасывает барон свои миллионы даром. Не деньги создают ишув, а любовь к земле и любовь к труду, а эти евреи не понимают, что такое земля и что такое труд». Но еврейский барон упрям и не слушает других, миллионов потратил много, но получилось у него немного.

Раза два брал Оргелбренд Ицхака с собой в Петах-Тикву, заходил с ним к некоторым из хозяев, и в каждом доме встречали их чаем и угощением. Попадались дома, где бывал Ицхак сразу после своей алии. Хозяева домов не помнят Ицхака, ведь он не кто иной, как один из множества, просивших у них работу, и кто же может упомнить их всех. Но Ицхак помнит их, хозяев: этот сидит на веранде, и пьет чай, и посасывает сахар, и отпускает его ни с чем; а жена этого говорит ему, Ицхаку, чтобы он потрудился сходить к соседу, когда же он пришел к дому соседа, то нашел его запертым. Теперь накрывают для него стол, и после обеда дочери их играют пьесы Баха и Бетховена, Моцарта и Рубинштейна. Много раз слышал Ицхак о них, не понимая, что это за музыка, вдруг — сидит он за столом, полным еды, и красиво одетые девушки сидят и играют эту музыку. И если девушки приветливы с Оргелбрендом, Ицхак не завидует ему, потому что все мысли Ицхака лишь о Соне. Спустя час-два они прощаются и идут в гостиницу — поздно вечером нет отсюда дилижанса. Хозяин гостиницы сам из первых поселенцев, и дом его был открыт для гостей. Но когда те проели все плоды его труда и у него не осталось ничего, кроме дома, был вынужден брать за ночлег плату.

Сидят гости меж высокими кипарисами в саду, в их сладкой полутьме. И с ними сидит несколько местных жителей. Это — образованные молодые люди, владельцы полей и виноградников, еще не позабывшие старые идеалы, привезенные с собой из дома, и даже те из них, что на первый взгляд приводят к убыткам, как, например, предоставление работы еврейским рабочим. Будучи наивными людьми, они говорят: «Ведь не только для того, чтобы преуспеть, мы приехали — прибыли мы, чтобы строить свою страну; но нет страны без народа, и нет народа без рабочих». Насмехаются над ними умеющие хорошо считать и аргументированно доказывают, что те потеряют свои деньги и в конце концов останутся ни с чем. А некоторые из этих прагматиков еще и сердятся на них — ведь те вынуждают признать их правоту, когда говорят им: «Почему вы не нанимаете еврейских рабочих? Ведь есть у вас работы, выполненные еврейскими руками, и ваше состояние не погибло?» Но и сами эти молодые люди тоже иногда сомневаются, может быть, истина на стороне умеющих считать? Но пока что они живут на свои средства и кормят еще некоторое число евреев и обращаются со своими рабочими, как с ровней. Сидят они себе под кипарисами в саду и беседуют о каждодневных проблемах и о делах своей мошавы, о бароне и о Еврейском Колониальном обществе, о сподвижниках Ахад ха-Ама и о первых шагах Петах-Тиквы, о первопроходцах, что уже отправились в мир иной, и о тех, что отправились совсем в иные места. И только кипарисы, посаженные хозяином сада, растут и не двигаются с места.

И вот живет Ицхак в гостинице, в деревне, где он жил с Рабиновичем вскоре после своей алии. Если бы они удостоились, трудились бы на этой земле. Теперь, поскольку они не удостоились, один мотается по свету, а другой — гость здесь на одну ночь. Ведь человек, как дерево в поле, так написано в Торе. Достоин — он подобен дереву с глубокими корнями, недостоин — подобен листу, гонимому ветром.

Ицхак не вспоминает уже те дни, когда он обивал пороги здесь в этой мошаве от крестьянина к крестьянину в поисках работы. Сейчас живет он здесь в качестве постояльца, заплатившего за ночлег своими деньгами. И в качестве постояльца, деньги которого уплачены за место, он не беспокоится о ночлеге и столе. Как-то раз приехал один крестьянин из Эйн-Ганим покупать навоз и увидел, что сидят тут и беседуют люди; подсел к ним и рассказал, что в канун субботы был в Яффе и слышал там, что Бреннер [34]собирается приехать в Эрец Исраэль. Так написал Бреннер: «Нет для еврея места в мире, пойду и попробую, может, есть место для еврея в Эрец Исраэль». Как мы обрадовались этому известию, ведь из всех известных писателей не было тут в Эрец никого, кроме Шая Бен-Циона, а если приезжали один или двое повидать Эрец, то жили тут месяца три и возвращались назад, подобно тому, как обычно поступали наши вожди и руководители, говорившие: диаспора нуждается в нас. Диаспора не нуждалась в них, а если и нуждалась, то чтобы они служили примером, что можно быть сионистом и жить в Эрец Исраэль. Поэтому так обрадовались мы слуху, что Бреннер приедет к нам и будет жить с нами. Однако не все, слышавшие это, обрадовались, ведь не в обычае этого писателя закрывать глаза на то, что он видит.

Кипарисы закутались в тень, а люди сидят и беседуют о временах, что прошли, и о временах, что придут. Неизвестно, будут ли те времена, что придут, лучшими, чем те времена, что прошли; во всяком случае, час этот, который не является ни прошлым и ни будущим, прекрасен. Стало сладко Ицхаку на душе, и он подумал: жаль, что не привел я с собой Соню. И не понимает, глупец: даже если бы умолял, не пошла бы она. Разве не кончилось уже все между ним и Соней? Кончилось или не кончилось — беды его уж точно не кончились.

1

Ицхак и Оргелбренд решили утром возвратиться в Яффу, но увидели, что дилижанс переполнен. Из уважения к господину Оргелбренду, в услугах которого многие нуждались, согласились пассажиры потесниться и освободили для него место. Вернулся Оргелбренд в Яффу, а Ицхак вынужден был ждать до завтрашнего дня, потому что в те времена дилижанс отправлялся из Петах-Тиквы в Яффу только раз в день. Мог Ицхак вернуться в Яффу пешком, из Петах-Тиквы до Яффы времени пути для обычного человека три часа, а три часа ходьбы — что это для молодого человека вроде Ицхака? И даже арабов он не боялся: уже поняли арабы, что вовсе не каждый еврей подобен бессловесному младенцу. Но все же он решил подождать до завтрашнего дня, чтобы побывать в Эйн-Ганим. Это поселение, созданное рабочими в очень тяжелые времена, во времена, когда многие были вынуждены покинуть Эрец, так как не смогли найти работу, было дорого нам как живое и достоверное свидетельство возможности нашей жизни в Эрец Исраэль.