Первые шаги в жизни - Оноре де Бальзак Страница 44

«И это Жорж! — подумал Оскар. — Человек, у которого было тридцать тысяч дохода, когда я с ним расстался!»

— У господина де Пьеротена есть еще свободное место в купе? — насмешливо спросил Жорж.

— Нет, мое купе занято пэром Франции, зятем господина Моро, бароном де Каналисом, его женой и тещей. У меня есть только одно место в общем отделении.

— Черт! Оказывается, пэры Франции при любых правительствах путешествуют в дилижансах Пьеротена! Я беру это место, — сказал Жорж, не забывший истории с г-ном де Серизи.

Он окинул внимательным взглядом Оскара и вдову, но не узнал ни сына, ни матери. Оскар на африканском солнце загорел; у него были пышные усы и густые бакенбарды; худое лицо и резкие черты гармонировали с военной выправкой. И ленточка офицерского ордена, и изувеченная рука, и строгость одежды — все это сбило бы Жоржа с толку, даже если бы у него и сохранились хоть какие-нибудь воспоминания о его давнишней жертве. Что касается г-жи Клапар, которую Жорж некогда видел лишь мельком, то десять лет, посвященные самому суровому благочестию, совсем ее изменили. Никто не подумал бы, что эта женщина — почти монахиня — была одной из Аспазий 1797 года.

Грузный старик в простом, но добротном платье — Оскар сейчас же узнал в нем дядюшку Леже — медленно приближался, волоча ноги; он дружески поздоровался с Пьеротеном, видимо относившимся к нему с тем почтением, которое всюду питают к богачам.

— Да это дядюшка Леже! И он становится все внушительнее, — воскликнул Жорж.

— С кем имею честь?.. — сухо спросил дядюшка Леже.

— Как? Вы не узнаете полковника Жоржа, друга Али-паши? Мы с вами однажды путешествовали вместе с графом де Серизи, который ехал инкогнито.

Одной из самых распространенных глупостей среди людей опустившихся является желание непременно кого-то узнавать и стараться быть узнанным.

— А вы изрядно изменились, — ответил старик посредник, ставший миллионщиком.

— Все меняется, — отозвался Жорж. — Разве «Серебряный Лев», или дилижанс Пьеротена похожи на то, чем они были четырнадцать лет назад?

— Пьеротену теперь одному принадлежат все почтовые кареты долины Уазы, и они у него превосходные, — ответил г-н Леже. — Он теперь бомонский домовладелец, хозяин постоялого двора, где останавливаются приезжающие в дилижансах; у него есть жена и дочь, и не какая-нибудь деревенщина…

Из дверей гостиницы вышел старик лет семидесяти и присоединился к путешественникам, ожидавшим минуты, когда можно будет сесть в дилижанс.

— Что ж, папаша Ребер, — сказал Леже, — недостает только вашей знаменитости.

— Вон она, — сказал управляющий графа де Серизи, указывая на Жозефа Бридо.

Ни Жорж, ни Оскар не могли узнать прославленного художника, — его лицо, теперь всем столь известное, было крайне измождено, и держался он с той самоуверенностью, которую придает успех. В петлице его черного редингота виднелась ленточка ордена Почетного легиона. Одет он был чрезвычайно изысканно — по-видимому, собирался за город на какое-нибудь торжество.

В это время из конторы, занимавшей бывшую кухню «Серебряного Льва», вышел служащий с листом бумаги в руке и остановился перед дверцей пустого купе.

— Господин де Каналис с супругой — три места! — крикнул он. Затем вошел внутрь дилижанса и начал перечислять:- Господин Бельжамб — два места. Господин де Ребер — три места. Господин… как ваше имя? — обратился он к Жоржу.

— Жорж Маре, — ответил вполголоса бывший богач.

Потом служащий подошел к ротонде, возле которой толпились кормилицы, сельские жители и владельцы молочных лавочек, шумно прощавшиеся друг с другом; усадив шесть пассажиров, служащий вызвал четырех молодых людей, которые взобрались на империал, и вместо всякого сигнала сказал:

— Трогай!

Пьеротен поместился рядом с кучером, молодым человеком в блузе, который в свою очередь крикнул лошадям:

— Но…о, пошли!

Четверка лошадей, купленная в Руа, не спеша побежала в гору, через предместье Сен-Дени; но, поднявшись над Сен-Лореном, дилижанс покатил, точно почтовая карета, и через сорок минут был уже в деревне Сен-Дени. Пьеротен не остановился у трактира, славившегося слоеными пирожками, а свернул влево от Сен-Дени, па дорогу, которая ведет в долину Монморанси.

На этом повороте Жорж, наконец, нарушил молчание, которое царило до сих пор среди пассажиров, разглядывавших друг друга.

— Теперь дилижансы ходят все-таки побыстрее, чем пятнадцать лет назад, — сказал он, вынимая серебряные часы, — правда, папаша Леже?

— Люди великодушно зовут меня господин Леже, — поправил его миллионщик.

— Да ведь это тот самый проказник, который ехал с нами при моей первой поездке в Прэль! — воскликнул Жозеф Бридо. — Ну что ж? Участвовали вы еще в походах — в Азии, в Африке, в Америке? — спросил знаменитый художник.

— Черт побери, я участвовал в Июльской революции, и этого слишком достаточно, ибо она меня разорила…

— А, вы участвовали в Июльской революции? — сказал художник. — Это меня не удивляет; я никак не мог поверить тем, кто утверждает, будто она сделалась сама собой.

— Как тесен мир, — заметил г-н Леже, глядя на г-на де Ребера. — Смотрите, папаша Ребер, вот клерк того нотариуса, которому вы, вероятно, обязаны своим местом управляющего именьями семьи де Серизи…

— Недостает только Мистигри, теперь прославившегося под именем Леона де Лора, да того глупого юнца, что стал распространяться насчет накожных болезней графа, от которых он в конце концов излечился, и насчет супруги графа, с которой он наконец расстался, чтобы мирно окончить свои дни, — сказал Жозеф Бридо.

— Не хватает и самого графа, — заметил Ребер.

— О, я думаю, — меланхолически заметил Жозеф Бридо, — что последнее путешествие, которое он совершит, будет из Прэля в Лиль-Адан, чтобы присутствовать на моем бракосочетании.

— Он еще катается в экипаже по своему парку, — сказал старик Ребер.

— А супруга часто его навещает? — спросил Леже.

— Раз в месяц, — ответил Ребер. — Она по-прежнему предпочитает Париж; в прошлом сентябре она выдала замуж свою племянницу, мадемуазель де Рувр, — на которую перенесла всю свою любовь, — за молодого, очень богатого поляка, графа Лагинского.

— А к кому перейдут земли господина де Серизи? — спросила г-жа Клапар.

— К его жене, которая его и похоронит, — ответил Жорж. — Для пятидесятичетырехлетней женщины графиня очень хорошо сохранилась, она всегда прекрасно одета; и, на расстоянии, она еще вызывает некоторые иллюзии…

— У вас она еще долго будет вызывать иллюзии, — сказал Леже, словно в отместку мистификатору.

— Я отношусь к ней с большим уважением, — ответил ему Жорж. — А кстати, куда делся тот управляющий, которого тогда уволили?