Город Ильеус - Жоржи Амаду Страница 46

Капитан Жоан Магальяэс был необычайно взволнован. Для него дожди означали повышение цен. Он говорил об этом доне Ане, размахивая руками и заливаясь своим раскатистым смехом, который немедленно подхватывал попугай, расхаживающий взад-вперед по перилам веранды с ученым видом. Позади напоенных дождем плантаций зеленел еще не вырубленный участок леса, где так и не удалось посадить какао. Туда устремили свой взгляд капитан и дона Ана. В этом участке сосредоточились все их надежды на лучшее будущее, на то, что дела их снова пойдут в гору, что вернутся прежние счастливые дни. Когда будут срублены эти деревья и участок превратится в плантации какао, капитан и дона Ана снова станут прежними Бадаро, могущественными и богатыми. Должно быть, на всем протяжении необъятных земель какао оставался невырубленным только этот кусок леса. Хорошая земля для плантаций какао. Не хуже, чем земли Секейро Гранде…

Полковник Фредерико Пинто прислушивается к шуму, раздающемуся из дома, где живут его работники. Это, сидя возле тела Ранульфо, люди разговаривают о терно и репетициях, строят планы. Фредерико думает, что надо выписать монтера из Ильеуса, чтоб он проверил электрическую печь. Полковник — один из самых богатых людей этой зоны. Он не чета какому-нибудь Жоану Магальяэсу или Антонио Витору. У него крупное состояние: бесконечные плантации, сливающиеся одна с другой, земли, которые сам полковник завоевал и, вырубив на них лес, засадил какао; плантации, купленные позже или отнятые у мелких землевладельцев путем ловких подлогов. Даже в самые трудные годы полковник всегда собирал свои пятнадцать тысяч арроб. Он принадлежал к особой касте «благородных», посещавшей Общественный клуб, игравшей в покер в доме Пепе, Эспинола, строившей особняки в Ильеусе. Это была «знать», «аристократия», как иронически говорил Сержио Моура, который очень любил прибавлять титулы к именам полковников: герцог Орасио, барон Манека Дантас. Это была группа самых крупных помещиков, и к ней принадлежал полковник Фредерико Пинто.

Дона Аугуста спит. Сегодня ему пришлось удовлетворить её супружеские права, чтобы успокоить припадок ревности. Сейчас он в пижаме стоит у окна и смотрит на дождь. Теперь можно будет купить ещё земель… Можно будет засыпать Лолу Эспинола драгоценностями, дорогими нарядами, французскими духами. Дождь для полковника Фредерико — это освобождение. Страх засухи вырвал его из объятий белокурой аргентинки и привёл в фазенду: поторопить подрезку деревьев, чтобы в случае засухи хоть что-нибудь спасти. Теперь шёл дождь, и он мог вернуться в объятия Лолы, снова окунуться в таинства любви, которые были знакомы только ей. Дождь журчит, голоса людей, собравшихся вокруг Ранульфо, доносятся до веранды. Полковник Фредерико Пинто возбужден. Он вспомнил о Лоле, и тоска по ней властно овладела им. Ему захотелось сию же минуту уехать отсюда: оседлать коня, галопом проскакать три мили, отделяющие его от Итабуны, сесть в автомобиль и уже на рассвете постучаться у знакомых дверей… Пепе, наверно, в кабаре — играет. Им будет хорошо вдвоём. Он стал припоминать каждый изгиб тела своей любовницы, которое знал наизусть. И заходил по веранде из конца в конец нервными шагами. Шум в домике батраков не смолкал, словно приглашая его, зайти. Полковник Фредерико Пинто вошел в комнаты, накинул резиновый плащ прямо на пижаму, надел на голову старую шляпу и направился к домику. Всё равно не спится ему в эту ночь.

Полковник Орасио да Сильвейра проснулся, когда упали первые капли дождя. Сон его, сон старика, был чуток. Старая расшатанная кровать заскрипела, когда Орасио поднялся. Он спал в длинной ночной рубашке о вышитыми на груди цветами, как тридцать лет назад. Но только его богатырское тело стало теперь сухим и сгорбленным, слабым телом старика. Дождь из окна попадал в комнату, смачивал простыни на постели. Брызги его падали на лицо Орасио. Его восьмидесятилетние глаза плохо различали предметы. Он пошарил руками, ища свою палку с золотым набалдашником в виде плода какао, оперся на неё и, ориентируясь по ветру, врывающемуся в комнату, направился к окну. За окном брезжил смутный рассвет. Темная пелена висела перед почти невидящими глазами полковника Орасио да Сильвейра. Но ему незачем было видеть дождь, он чувствовал на лице его доброе, ласковое прикосновение. По плантациям плыла тишина, нарушаемая лишь журчаньем дождя и шелестом падающих листьев. Под самым окном комнаты полковника тянулась плантация какао. Ветер пробегал по веткам; полковник различал всё, даже самые смутные шумы и шорохи, прорезающие тишину ночи. Он был доволен, как кот, которого гладят по спине. Он что-то бормотал про себя, глотая слова, и улыбался своей жесткой, недоверчивой и страшной улыбкой. Дождь мочил его, тело покалывало, он проводил морщинистой рукой по груди и по ногам, снова начинались ревматические боли, вызванные дождем и ветром. Он знал, что никто его не слышит, так как весь дом спал, и тихонько постанывал, бормоча слова радости. Проклятый ревматизм, он всегда возвращался вместе с дождями, острая боль пронизывала тело Орасио… Но какое это имеет значение, если дождь льёт, если какаовые деревья не потеряют своих недавно раскрывшихся цветов, если плоды засветятся золотым светом и урожай будет большой, невиданный урожай?..

Многие в Ильеусе и Итабуне с сожалением говорят о том, что полковник Орасио да Сильвейра, самый богатый человек в землях какао, один из заправил местной политики, живёт совсем один в своей фазенде. Некому о нём позаботиться, рядом с ним нет ни друга, ни жены, ни возлюбленной, ни даже сына, с которым он не ладит. «Печальная старость», — говорят люди. Монашки, знающие истории старых времен, прибавляют, что полковник расплачивается за свои многие и тяжкие грехи. Уже в те времена, когда люди шли в эту землю с топорами и серпами и прорубались сквозь чащу, убивая друг друга, много чего рассказывали о полковнике Орасио. Теперь о нём говорят с состраданием, но не без враждебности. Его жалеют, но считают справедливым то, что он страдает, что он живёт один, заброшенный всеми. Орасио знает, что говорят о нем, как знал тридцать лет назад все истории, которые рассказывали о нём в церквах и в кабаре. Но он знает, что он не один. У него есть его плантации, его какаовые деревья, звери, живущие среди них, даже змеи и ягуары, которые ещё не перевелись. Он живёт в своём мире, он сам — часть этого мира. Он не чувствует ни грусти, ни одиночества. Если бы полковник очутился в самом большом городе мира, где звучит музыка и льются тысячи электрических огней, окруженный комфортом, друзьями, красивыми женщинами, он бы загрустил и почувствовал себя одиноким, потому что он не может жить вдали плантаций какао.

Разве важно, что дожди приносят с собой ревматизм? Разве важно, что рядом с ним нет никого? Он слышит, чувствует, знает каждый шорох на залитых дождем плантациях. Нежные струйки текут по его морщинам, и он что-то радостно бормочет про себя, протягивая руки, подставляя их дождю. Его усталые глаза начинают различать ясный свет утра, прорывающий предрассветный туман. И он узнает, один за другим, голоса птиц, звонко приветствующих дождь, упавший на деревья какао.

— А дождик-то льет, ребята… — сказал Капи.

Все выбежали из дома посмотреть на дождь. Это уже не были внезапные ливни, как вечером, это был долгожданный сплошной дождь, который обычно шёл много дней подряд. Пролившиеся вечером в разных местах короткие дожди не успокоили земледельцев. А может, это только случайные тучи и ветер унесёт их? Превратятся ли они в сплошной поток, нужный для урожая?