Духи дамы в черном - Гастон Леру Страница 47

— Я знаю, знаю, как вы мучаетесь, не трудитесь возражать — я же вижу, как вы изменились, как вы несчастны. Я виню себя — я причинила вам боль, но не надо обвинять меня в том, что я больше не люблю вас. О Робер, я еще буду вас любить, как когда-то, обещаю вам!

Она задумалась, а он с недоверчивым видом продолжал слушать. Через несколько секунд Матильда воскликнула — странным голосом, но вместе с тем очень убежденно:

— Ну разумеется, обещаю!

Она еще раз сжала ему руки и ушла, подарив на прощанье чудную, но настолько несчастную улыбку, что я удивился, как она могла обещать ему счастье. Проходя, Матильда слегка задела меня, но не заметила. Запах ее духов улетел, и я ощущал лишь аромат лавровишен, за которым прятался.

Г-н Дарзак не двигался. Я продолжал наблюдать за ним. Внезапно он воскликнул с яростью, которая заставила меня задуматься:

— Да, нужно быть счастливым! Нужно!

Конечно, он был на пределе сил. И прежде чем уйти к себе в башню, сделал жест, в который вложил свой протест против злой судьбы и вызов року, жест, которым он, невзирая на разделяющее их пространство, как бы обнимал Даму в черном и прижимал ее к груди, становясь ее повелителем.

Возможно, жест его был и не совсем таков, каким я Дорисовал его в своем воображении: просто оно, блуждая вокруг Ларсана, наткнулось на Дарзака. Да, я прекрасно помню: именно этой лунной ночью, после этого жеста похитителя я осмелился сказать себе то, что говорил уже о многих других, обо всех: «А что, если это Ларсан?» Порывшись же как следует в глубинах памяти, я могу признаться, что мысль моя была еще более точной. При жесте Робера Дарзака в голове у меня тут же вспыхнуло: «Это Ларсан!» Я был так испуган, что, увидев идущего в мою сторону Робера Дарзака, невольно попятился, чем и обнаружил свое присутствие. Он заметил меня, узнал, схватил за руку и заговорил:

— Вы здесь, Сенклер, вы не спите? Все мы бодрствуем, мой друг. Вы все слышали? Знаете, Сенклер, такого горя я не выдержу. Мы уже были почти счастливы, даже она поверила было, что грозный рок от нее отступился, — и тут снова появляется он. И вот все кончено, у нее нет больше сил для любви. Она покорилась неизбежности, ей кажется, что рок будет преследовать ее всегда, точно вечная кара. Только драма минувшей ночи доказала мне, что эта женщина и в самом деле любила меня… раньше… Да, в какие-то секунды она боялась за меня, а я — увы! — совершил убийство только ради нее. Но к ней снова вернулось ее убийственное безразличие. Теперь она думает — если вообще может о чем-нибудь думать, — что будет когда-нибудь молча гулять со стариком, и все.

Он вздохнул так печально и так искренне, что ужасная мысль тут же меня покинула. Я размышлял теперь только о его словах, о горе этого человека, которому казалось, что он окончательно потерял любимую жену, в то время как к ней вернулся сын, о существовании которого он до сих пор не знал. В сущности, он так и не разобрался в поведении Дамы в черном, так и не понял, почему она на первый взгляд столь легко отринула его. Он объяснял эту страшную перемену измученной угрызениями совести дочери профессора Стейнджерсона только любовью к отцу.

Тем временем г-н Дарзак продолжал сетовать:

— Что толку, что я схватился с ним? Зачем я его убил? Зачем она заставляет меня молчать, словно какого-то преступника, если не хочет отблагодарить меня своею любовью? Боится, что меня снова станут судить? Увы, Сенклер, дело не в этом, совсем не в этом. Она опасается, что ослабевший рассудок отца не выдержит нового скандала. Отец! Вечно отец! А меня словно и вовсе нет. Я ждал ее двадцать лет и не успел получить, как отец снова ее у меня отнял.

В голове у меня пронеслось: «Отец? Нет, отец и сын». Он сел на древние камни обвалившейся часовни и проговорил как бы про себя:

— Но я вырву ее из этих стен… Не могу видеть, как она бродит под ручку с отцом, словно меня и вовсе нет!

Пока он это говорил, перед моим мысленным взором встали два горестных силуэта — отец и дочь, гуляющие на закате в громадной тени башни, которую косые лучи вечернего солнца удлинили еще больше, и я подумал, что гнев небес безжалостно обрушился на них, словно на Эдипа и Антигону, что они напоминают знакомых нам с юности героев Софокла, живущих в Колоне с грузом нечеловеческого несчастья на плечах.

А потом вдруг — не знаю даже по какой причине, быть может, из-за жеста Дарзака — страшная мысль снова пришла мне в голову, и я в упор спросил:

— А как получилось, что мешок оказался пустым? Дарзак невозмутимо ответил:

— Возможно, об этом расскажет Рультабийль. Затем пожал мне руку и задумчиво пошел в глубину двора.

Я смотрел ему вслед. Кажется, я схожу с ума.

В лицо ему светит луна. Возможно теперь, полагая, что остался один, он сбросит свою дневную маску. Днем его неуверенный взгляд заслоняют темные стекла очков. И если он, играя комедию, устал горбиться и опускать плечи, то теперь настала минута, когда Ларсан может дать отдых своему массивному телу. Скорее бы он расслабился! Я слежу за ним из кулисы — притаившись за фиговыми деревьями, откуда мне видно каждое его движение.

Вот он стоит, словно на пьедестале, на западном валу, луна заливает его холодным и мертвенным светом. Это ты, Дарзак? Или это твой призрак? А быть может, это тень Ларсана, восставшего из мертвых?

Я схожу с ума… Ей-богу, всех нас нужно пожалеть — все мы сходим с ума. Нам повсюду видится Ларсан, и, быть может, Дарзак однажды тоже смотрел на меня и думал:

«А вдруг это Ларсан?» Однажды! Я говорю, словно мы заперты в замке уже невесть сколько, а прошло-то всего четверо суток. Мы приехали сюда 8 апреля, вечером.

Когда я задавал себе этот ужасный вопрос относительно других, сердце мое не билось так сильно — быть может, потому, что и вопрос звучал не так ужасно, когда речь шла о других. И потом, со мной делается что-то странное. Мой ум не только не сопротивляется изо всех сил столь невероятному предположению; напротив, он тянется к нему, поддается его страшному очарованию. Он буквально помутился, и спасения от этого нет. Он заставляет меня не сводить глаз с этого призрака, стоящего на западном валу, отыскивать знакомые позы и жесты — сначала когда тот стоит спиной, потом в профиль, потом — лицом ко мне. Вот так он очень похож на Ларсана… Да, но вот этак он похож на Дарзака…

Почему эта мысль впервые пришла ко мне только сегодня ночью? Ведь если поразмыслить как следует, это — первое, что должно было прийти нам на ум. Разве во времена событий, связанных с тайной Желтой комнаты, Ларсана не принимали несколько раз за Дарзака? Разве Дарзак, пришедший в 40-е почтовое отделение за ответом м-ль Стейнджерсон, не был на самом деле Ларсаном? Разве этот король перевоплощений уже не выдавал себя за Дарзака, притом с таким успехом, что ему удалось обвинить в своих преступлениях жениха м-ль Стейнджерсон?

Да, конечно… Но если я все же прикажу своему беспокойному сердцу замолчать и прислушаюсь к голосу разума, он мне скажет, что это мое предположение безумно. Безумно? Но почему? Постойте-ка: вон призрак Ларсана зашагал своими длинными ногами, зашагал походкой Ларсана. Да, но плечи у него — как у Дарзака.