Давид Гольдер - Ирен Немировски Страница 5

Только сев в машину, Гольдер вспомнил, что не выразил соболезнований вдове. «К черту вдову!» Он попытался прикурить, но сигарета размокла под дождем, и он раздраженно выплюнул ее в открытое окно. Когда автомобиль тронулся, Гольдер отодвинулся в угол и закрыл глаза.

Гольдер быстро поужинал, выпил любимого густого бургундского и вышел покурить в коридор. Проходившая мимо женщина слегка коснулась его плечом и улыбнулась. Дешевая шлюшка из Биаррица… Он равнодушно отвернулся и вошел в свое купе.

«Сегодня ночью я буду хорошо спать», — подумал он, внезапно почувствовав себя разбитым. Болели распухшие ноги. Он отодвинул шторку и рассеянно взглянул на потеки дождя на черных стеклах. Капли летели вниз, догоняя одна другую, и дрожали на ветру, как слезы стихии… Он разделся, лег, тяжело уткнувшись лицом в подушку. Никогда еще он так не уставал. Гольдер с трудом вытянул тяжелые одеревеневшие руки… Полка была слишком узкой… «Уже, чем обычно? — рассеянно подумал он и мысленно обругал своих помощников. — Идиоты, даже купе правильно выбрать не умеют…» Колеса поезда издавали душераздирающий скрежет. Было удушающе жарко. Гольдер несколько раз перевернул подушку, раздраженно подоткнул ее кулаком под голову. Ну что за жара… Он попробовал опустить стекло, но ветер в момент смахнул со стола на пол бумаги и газеты. Гольдер выругался, закрыл окно, задернул шторку и погасил свет. В воздухе витал тяжелый, душный, тошнотворный запах угольной пыли, смешанный с ароматом одеколона. Гольдер непроизвольно начал дышать глубже, как будто хотел протолкнуть в легкие этот густой воздух, который они отторгали: так глотают горькое лекарство, которое больной желудок отказывается принимать… Он закашлялся… Как все это утомляет… Хуже всего, что он не может заснуть…

— Как я устал, — прошептал Гольдер, как будто хотел пожаловаться невидимому собеседнику.

Он медленно перевернулся, лег на спину, потом снова на бок и привстал на локте, чтобы откашляться и избавиться от ужасного дискомфорта в горле и верхней части груди, но это не помогло. Он с усилием зевнул, но горло перехватил короткий болезненный спазм. Он вытянул шею, пошевелил губами. Может, он слишком низко лежит? Гольдер дотянулся до пальто, свернул его валиком, сунул под подушку и сел. Нет, так хуже. Легкие как будто закупорились. У Гольдера появилось странное ощущение: ему было больно… Да… больно в груди… в плече… в районе сердца… По затылку и спине пробежала дрожь.

— Что это такое? — порывисто прошептал он и, храбрясь, ответил сам себе вполголоса: — Нет, ничего, сейчас все пройдет… ничего страшного…

Гольдер вытянулся всем телом в яростной, но тщетной попытке наполнить легкие воздухом. Ему показалось, что на грудь давит невидимый, но тяжелый камень, он откинул одеяло и, тяжело дыша, расстегнул рубашку. «Да что же это такое? Что со мной творится?»

Непроницаемая темнота давила на него, как тяжелая крышка, мешая дышать. Гольдер потянулся, чтобы зажечь свет, но у него так дрожали руки, что он не сумел отыскать маленькую лампочку под изголовьем полки и раздраженно застонал. Стреляющая боль в плече усиливалась, глухо отдавалась в сокровенной глубине его существа, как будто хотела добраться до сердца… подкарауливала малейшее усилие, одно неосторожное движение, чтобы разгореться жадным пламенем. Гольдер медленно, почти неохотно, опустил руку. Нужно выждать… не шевелиться, а главное — не думать… Он дышал все чаще и глубже. Легкие при вдохе издавали странный неприятный звук, напоминавший шипение пара, вырывающегося из-под крышки котла, а при выдохе грудь стонала, хрипела, сипела и жаловалась.

Густой мрак мягко, но неотступно заползал в горло, как земля в рот тому, другому… покойнику… Маркусу… Как только он подумал о Маркусе, как только вспомнил о смерти, о кладбище, мокрой желтой глине и длинных тонких корешках, клубком змей притаившихся на дне могилы, ему так жадно, так страстно захотелось увидеть свет… обеденные вещи… одежду, висящую над дверью… газеты на столике, бутылку минеральной воды… что он обо всем забыл и резко поднял руку. Сокрушительная, острая, вселенская боль настигла его, как удар ножа, как пуля, попавшая в грудь и устремившаяся к сердцу.

Гольдер успел подумать: «Я умираю» — и почувствовал, как его толкают то ли в яму, то ли в воронку, душную и узкую, как могила. Он слышал собственные крики, свой голос откуда-то издалека, словно кричал другой человек, отделенный от него толщей воды, черной, тенистой и такой глубокой, что она давила ему на голову, утягивая все ниже в страшное зияющее жерло. Боль была чудовищно сильной, и обморок пришел как благодать, как избавление, оставив Гольдера бороться с удушьем. Он отбивался из последних сил, задыхался, кричал, но все было тщетно. Ему казалось, что кто-то уже целую вечность держит его голову под водой.

Потом он наконец очнулся.

Острая боль отступила. Но он чувствовал такую разбитость во всем теле, как будто тяжелые колеса размололи все его старые кости. Он боялся шевельнуться, поднять палец, даже позвать на помощь. Если он закричит или повернется, все начнется сызнова, он это чувствовал… и тогда смерть его заберет. Смерть.

В купе было так тихо, что Гольдер слышал, как глухо бьется в груди его старое сердце.

«Мне страшно, — с отчаянием думал он, — мне так страшно…»

Смерть. Нет, невозможно!.. Неужели никто не почувствует, не догадается, что он лежит тут один, как собака, всеми покинутый, умирающий?.. «Если бы я мог позвонить или позвать… Нет, придется подождать… Ночь скоро закончится». Наверняка уже поздно, очень поздно… Он жадно вглядывался в окружавшую его густую глубокую темноту, ища тот неясный ореол света вокруг предметов, который всегда предвещает скорое наступление утра. Ничего. Который может быть час? Десять? Одиннадцать? Часы лежат на столике… Достаточно поднять руку и зажечь свет… или позвонить! Он заплатит, сколько попросят!.. Но… нет, нет! Он даже дышать боялся. Если его сердце даст новый сбой… если вернется эта жуткая боль… Боже, нет! Он не переживет. «Что со мной? Что? Сердце. Да». Но у него никогда в жизни не болело сердце… Он вообще ничем не болел… Разве что астмой, особенно в последнее время. Но в его возрасте все чем-нибудь да болеют. Недомогают. Ерунда. Нужно соблюдать режим, побольше отдыхать. Какая разница, сердце это или что-нибудь другое, если конец всегда один. Смерть, смерть, смерть. Кто это сказал: «Все мы там будем…»? Ах да, сегодня… На похоронах… Все. И он тоже. Какие кровожадные лица были у этих старых евреев, как они потирали руки, как злорадно хихикали… У него на похоронах они будут вести себя еще гаже! Канальи, мерзавцы, жалкие негодяи! И другие не лучше… Жена… Дочь… Да, и она тоже, он знает… Для них он всего лишь машина для делания денег, не более того… Плати, плати, а потом сдохни…

Боже, неужели этот проклятый поезд никогда не остановится? Сколько уже часов он все едет и едет без единой остановки!.. Когда люди входят на станциях, они иногда ошибаются, открывают двери чужих купе… Господь милосердный, пусть так случится на этот раз! Он с замиранием сердца воображал голоса в коридоре, стук в дверь, лица людей на пороге своего купе… Его перевезут… Не важно куда — в больницу или в гостиницу… Лишь бы там оказалась неподвижно стоящая на полу кровать, люди, свет, открытое окно…