Горестная история о Франсуа Вийоне - Франсис Карко Страница 51

Высокородный принц и мой сеньор…

Но Иоанн разглагольствовал об охоте, о поездке, которую он собирался предпринять, о турнирах, о любви; придворные изощрялись, стараясь польстить ему, вставить реплику, развеселить, вызвать смех, и тогда Франсуа, у которого лопнуло терпение, дерзко выступил вперед и произнес:

— Если ваше высочество позволит, я прочту балладу.

— Что? — непонимающе спросил герцог. — О чем?

— О некоем Франсуа Вийоне, который жаждет рассказать вам о своем горестном положении.

И он стал читать:

Высокородный принц и мой сеньор, Могучий отпрыск королевских лилий, Я, Франсуа Вийон, тот стихотвор, Которого за труд его лишь били, Вас письменно молю, чтоб поспешили Вы снова мне взаймы хоть малость дать…

— Продолжайте, продолжайте, — сказал герцог, — я слушаю.

Франсуа после недолгого колебания продолжил:

И помогли с нуждою совладать, А я согласен жизнью поручиться, Что вас с уплатой не заставлю ждать — В урочный день заем верну сторицей [47].

Голос его постепенно окреп, а поскольку Иоанн Бурбонский счел весьма остроумным подобный способ попросить денег, дочитал балладу до конца, после чего склонился в поклоне и удалился.

— Где же он? — спрашивали дамы. — Убежал?

Герцог велел разыскать его.

— Мэтр Франсуа Вийон, — обратился он к поэту, — для меня будет истинным удовольствием после столь ловко и изящно составленного прошения прийти вам на помощь.

— Мне стыдно, монсеньор, — пробормотал Франсуа.

— Ступайте, и будьте спокойны, — заверил его герцог. — Я глух только к дурным стихам.

На следующий день поэту были выданы десять экю. Франсуа был потрясен; он считал и пересчитывал монеты, потом положил их в кошелек и поспешил преклонить колени перед герцогом и поблагодарить его. Иоанн Бурбонский поднял его с колен, но Франсуа поймал его руку и поцеловал, и тогда герцог покровительственно потрепал его по щеке и осведомился:

— Вам нравится здесь?

— О монсеньор, — ответил Вийон, — кресты, что стоят при дорогах, ничто в сравнении с крестами, выбитыми на этих монетах.

— Быть может.

— Испытайте меня, монсеньор! — воскликнул Франсуа.

— Мы посмотрим, — сказал герцог.

И после небольшой паузы добавил:

— От моего кузена Карла Орлеанского мне известно, что вас можно удержать зимой, а с весной на вас уже нельзя рассчитывать.

— О, это зависит…

— Весна наступит через три месяца.

— Да, — кивнул Франсуа, — через три месяца будет апрель.

— И вы уйдете?

— О, я уверен в противоположном!

— Скажем, через четыре месяца, — улыбнулся герцог.

Действительно, с наступлением тепла Франсуа, которому осточертело в Мулене, направился в Орлеан. Он надеялся повстречаться там с Белыми Ногами, узнать у него новости о Колене, а если удастся, повидаться со старым своим другом и услышать от него, может ли он возвратиться в Париж. Вполне возможно, после четырех лет дело об ограблении Наваррского коллежа предано забвению. Франсуа всем сердцем желал, чтоб так оно и было. Терпение его истощилось, и ему казалось, что прошла целая вечность, так что можно безбоязненно возвращаться к своим друзьям и никогда больше не разлучаться с ними. А может, он зря с ними расстался? Снедавшие Франсуа неуверенность и беспокойство, заставили его забыть всякую осторожность. Он пал духом, ему так не терпелось ощутить локоть своих давних приятелей, во всем полагаться на них и делить их судьбу. Чего он добился за эти четыре года? Ничего! Жизнь, считал он, пошла насмарку, и от этого на душе у Франсуа было тоскливо. Боясь оказаться на виселице вместе с «ракушечниками», он превратился в жалкого нищего, в ничтожного воришку, да нет, дело обстоит гораздо хуже — в придворного лизоблюда, наемного рифмача, и теперь он испытывал от этого унижение: ведь ежели Колен когда-нибудь вдруг поинтересуется, чем он все эти годы занимался, ему просто не отыскать ничего, чем бы можно было похвастаться.

Однако, войдя в городские ворота Орлеана, Франсуа взял себя в руки. Он отправился на постоялый двор, где останавливался Белые Ноги, и спросил комнату, назвавшись вымышленным именем; хозяин тут был новый, и Франсуа вновь пал духом, не зная, что же теперь делать. Гуляя по городу и ловя на себе пристальные, испытующие взгляды, он внезапно почувствовал страх. Неоднократно ему казалось, будто за ним кто-то идет, и он боялся обернуться, а под вечер, взбешенный собственной трусостью, Франсуа отправился в заведение, к той женщине, с которой когда-то провел ночь.

Дверь отворил незнакомый человек.

— Что вам угодно? — любезно осведомился он.

Вийон попятился, намереваясь уйти, но человек загородил ему дорогу.

— Я вижу, вы молчите. Так что же вам угодно?

— Я, наверно, ошибся, — промямлил Франсуа.

— Но вы кого-то хотели повидать?

— Нет, нет… никого.

— А может, вы ищете Жаклин, которая жила тут еще прошлой зимой? — поинтересовался незнакомец.

— Да нет… я не знаю…

— Такую блондинку, — ухмыльнувшись, уточнил человек. — Ее, да? Приятная блондинка, немножко толстоватая? Конечно же, ее! Ну что ж, придется вам сообщить: она мертва.

— А остальные? — вырвалось невольно у Франсуа.

— Остальные…

— Они уехали?

— Нет, они здесь. В тюрьме.

— В тюрьме? Вы шутите?

— Какие уж тут шутки. Они были связаны с весьма странными личностями, не правда ли? С грабителями. С разбойниками. С опасными разбойниками… Вот их и посадили в тюрьму.

Вийон глянул на этого человека, недоверчиво покачал головой, в молчании спустился по ступеням и очутился по улице.

— Господи, спаси и помилуй! — прошептал он, в унынии бредя мимо лавочек и не замечая, что на этот раз за ним и вправду следят. — Похоже, я разворошил осиное гнездо, и мне надо смываться.

На постоялом дворе он поужинал без всякого аппетита, засветло лег спать, но спал плохо, просыпался, а, встав рано утром и решив, что отсюда надо убираться, расплатился с хозяином и торопливо собрал свои пожитки. Его не отпускало ощущение, что он идет по краешку пропасти. У него тряслись поджилки, в ушах стоял невыносимый звон, он не осмеливался смотреть на прохожих.

«Лучше бы я отправился в Монпипо», — подумал он.