Южный ветер - Норман Дуглас Страница 53

Его восторженный спич произвёл на собравшихся сногсшибательное впечатление. Даже в самых суровых святошах затрепетала артистическая жилка. О моральных уроках они немедля забыли. Все бросились наперебой поздравлять достойного эскулапа с выбором медицинской карьеры и с удачей, позволившей ему увидеть столь редкостную картину, — особенно когда он добавил, что просто поразительно, каким это образом мелкое насекомое, обыкновеннейший комар, сподобился породить вздутие подобных размеров да сверх того оживить последнее красками, узрев которые, Тициан с Питером Паулем Рубенсом полопались бы от зависти.

Нет, решительно «что-то происходило», как выразился бы мистер Херд.

Странно сказать, но сам этот джентльмен был, вероятно, единственным на Непенте человеком, сохранявшим полное неведение относительно описанных нами противоестественных событий. Рано утром, полюбовавшись осенённым безоблачным небом морским простором и ещё раз от всей души поблагодарив Герцогиню за столь восхитительное жилище, он спустился к морю ради утреннего купания. Так он поступал каждодневно. Купание шло ему на пользу, оживляло его.

Потом он позавтракал и весь остаток утра старательно отвечал на накопившиеся письма. Он написал нескольким английским друзьям, ещё одно письмо, длинное — третье со дня приезда сюда — предназначалось матери, в него вошло всё, что могло показаться ей интересным: хорошее, многословное письмо, полное сведений о предлагаемых Непенте увеселениях, об услужливости местных жителей, о русской колонии, о неотвязном сирокко, о его, епископа, домашней жизни, о том, как поправляется его здоровье. Как ни нравится ему это место и люди, писал он, через неделю-другую он собирается отсюда уехать. На последних двух страницах описывался визит к кузине. Ему показалось, что она то ли не совсем здорова, то ли у неё душа не на месте; он постарается спустя недолгое время повидаться с ней ещё раз.

Тут ему пришло в голову, что неплохо бы написать и самой миссис Мидоуз. Он так и сделал — осведомился о здоровьи, поинтересовался, не может ли он быть чем-то полезен и пообещал вскоре снова к ней заглянуть. «Вышло немного официально», — перечитав письмо, подумал мистер Херд. Однако устранить эту суховатую ноту он был не в силах: он всегда говорил и писал как чувствовал, иначе не получалось, да и кузина, в конце концов была с ним холодна, думала всё о своём и понять её было трудно. «Отправлю как есть, — решил он. — Сказать по чести, она меня не так чтобы очень ободрила. Какие-то странные вопросы задаёт. Что, например, означает эта её загадка насчёт незаконнорождённых детей, хотел бы я знать?»

Тут подоспел второй завтрак, а после него епископ спал, пока не пришло время вечернего чая. В пору, когда дул знойный сирокко, все здесь отводили эти часы для сна. Что ещё оставалось делать? Он тоже уже приобрёл эту привычку и с удовольствием предвкушал мирный час послеполуденной дремоты. Есть же у человека обязательства перед самим собой: n'est-ce pas? — как сказал некогда мистер Мулен.

Проснувшись, он поразмыслил о том, принять ему или не принять присланное госпожой Стейнлин приглашение к чаю. Он с удовольствием послушал бы её музицирование, её поучительные и полные сочувственного понимания рассказы о Непенте и его обитателях. Но с другой стороны, он боялся, что встретит там русских. Госпожа Стейнлин, похоже, специализировалась по московитам, такой у неё был период, а мистеру Херду в этот день русские приходились как-то не под настроение. И он решил воздержаться на сегодня от светской жизни, взять, как он это называл, «отгул».

Сунув в карман бинокль, он неторопливо побрёл вверх по уже знакомым тропинкам, мимо укрывшихся в буйную зелень белых крестьянских домов, и так достиг мест более голых. Виноградники встречались здесь всё реже и реже, а вскоре всякие следы трудов человеческих и вовсе исчезли. Он оказался на маленьком плато, образованном вулканическим шлаком и глыбами лавы. Кое-где пробивавшиеся среди словно покрытых копотью каменных масс цветы и травы уже утрачивали под иссушающим зноем свой яркий эмалевый блеск; странный запах, едковатый, но освежающий, исходил от пересохшей земли. Здесь он остановился, чтобы немного передохнуть. Он обозрел сквозь бинокль расстилавшийся перед ним ландшафт — отливавшее тёмно-красным море у ног, испещрённое бесчисленными парусами лодчонок, и прямо за ним вулкан, легкомысленные фокусы которого уже успели привлечь внимание собравшейся на «пьяцца» толпы. Глаза епископа прошлись по иззубренным очертаниям материка, по волнообразной линии берега, по далёким вершинам, колеблемым жарким солнечным маревом, задерживаясь на деревеньках, выглядевших искорками кораллового света, столь далёких, что они казались принадлежавшими какому-то иному миру. Как хорошо дышалось на этих воздушных высотах, окружённых морем и небом; как весело было видеть мир таким, каким, наверное, видит его птица. Словно плывёшь по воздуху…

Мистер Херд присел, закурил и задумался. Он пытался увидеть себя со стороны, в истинном свете. «Я должен разобраться в себе», — думал он. Конечно, Непенте место спокойное, изобилующее хорошими людьми, с каждым днём он привязывается к острову всё сильнее. Но спокойствие это лежит вовне, а где же издавна присущее ему, мистеру Херду, внутреннее спокойствие, ощущение ясности цели и ясности средств её достижения, осязаемого нравственного служения? Куда они все подевались? Он явно поддался какому-то чуждому влиянию. Что-то новое проникло в его кровь, некий демон сомнения и тревоги, угрожающий разрушить его давно уже принявшие окончательную форму воззрения. В чём тут причина? В изменившемся окружении — новые знакомства, новая пища, новые привычки? В непривычном досуге, впервые за долгое время давшем ему возможность поразмышлять о том, что не имеет отношения к его работе? В южном ветре, влияющем на его ещё не окрепшее тело? Во всём сразу? Или дело попросту в том, что завершается ещё одна эпоха в его развитии, один из тех ясно определённых периодов жизни, в который все достойные этого названия люди проходят через очистительный процесс сбрасывания изношенной духовной оболочки, избавления от сорной поросли, заглушающей мысли и чувства?

Чем бы оно ни было, мистер Херд уже не чувствовал, как прежде, что он сам себе хозяин. Судьба подталкивала его в сторону чего-то нового — чего-то внушающего тревогу. Он словно бы медлил на краю некой пучины. Или вернее будет сказать, что прежнее его сознание, до сей поры резво, будто парусная лодка, летевшее по ветру, неожиданно прибилось к тихому берегу — абсолютно и угрожающе тихому, к зачарованному месту — и обратилось в игрушку обстоятельств, человеку неподвластных. Парус повис в застоявшемся воздухе. С какой стороны света задует живительный ветерок? И куда он его понесёт?

Тут взгляд его упал на недавно пришедшее кокетливо стройное судно, стоявшее под обрывом в залитой солнце гавани. Он узнал его по описаниям. То была «Попрыгунья», яхта ван Коппена. Мистер Херд стал припоминать всё, когда-либо слышанное о миллионере, и попытался представить себе облик и привычки ван Коппена, взяв за основу достигшие его ушей разрозненные слухи.

Пожалуй, это человек, обладающий далеко не рядовым умом, решил мистер Херд. Человек, с которым стоит свести знакомство. Америка повсеместно прославлена как страна, в которой рано созревают молодые люди. Но отнюдь не каждый американец, достигнув четырнадцатилетнего возраста, погружается в незрелые отроческие размышления о тысячах поражающих род людской болезней и, проникнувшись жгучим желанием как-то поправить дело, открывает мальтузианскую методу, которой в дальнейшем суждено до основания потрясти промышленность и общественную жизнь целого континента. Не каждый похож на юного Коппена — частицу «ван» он присоединил к своему имени, когда заработал семьдесят пятый свой миллион, — который, имея в ту пору на всё про всё от силы три доллара и не имея даже тени усов, обладал однако ж умом, достаточным, чтобы осознать гигиеническое значение определённого рода товаров, и неуступчивостью, позволявшей ему — в интересах общественного здоровья — настаивать на таком снижении их цены, чтобы они (забегая вперёд и цитируя рекламу) «оказались доступными семье с самым скромным достатком». Не каждый, о нет, далеко не каждый американец, произведя революционные изменения в технологии и сокрушив парижскую монополию, нашёл бы в себе достаточно смелости, чтобы рекламировать по всем городам и весям страны усовершенствованный продукт, силком навязывая его строптивому рынку вопреки распространённым предрассудкам и козням конкурентов. Ван Коппен всё это сделал. И сделал, как было не раз отмечено, ни на миг не теряя из виду двойной цели — меркантильной и благотворительной, ибо будучи филантропом по складу натуры, он стал — как говорится, «под давлением обстоятельств» — фабрикантом и весьма неплохим. Ему, в отличие от большинства людей, которые лишь себе самим обязаны успехом и которые так и влачат натёршее шею ярмо (продолжая, как они это называют, «пахать») — хватило ума удалиться от дел в расцвете лет, сохранив за собой относительно скромный доход, составляющий пятнадцать миллионов долларов в год. Теперь он расходовал своё время на удовлетворение личных прихотей, предоставив подбирать оставшиеся в деле миллионы любому, кому припадёт такая охота. Явно редкостная разновидность миллионера — человек, полвека наживавший себе постыдную репутацию, а ныне восхваляемый, причём людьми хорошо осведомлёнными, как благодетель своего отечества.