Записки из мертвого дома - Федор Достоевский Страница 60

И действительно добрался. Ломова судили, и хоть ранаоказалась самым легким поколом, но намерение было очевидное. Преступникунабавили рабочего сроку и провели сквозь тысячу. Майор был совершенно доволен…

Наконец прибыл и ревизор.

На второй же день по прибытии в город он приехал и к нам в острог.Дело было в праздник. Еще за несколько дней у нас было все вымыто, выглажено,вылизано. Арестанты выбриты заново. Платье на них было белое, чистое. Летом всеходили, по положению, в полотняных белых куртках и панталонах. На спине укаждого был вшит черный круг, вершка два в диаметре. Целый час училиарестантов, как отвечать, если на случай высокое лицо поздоровается.Производились репетиции. Майор суетился как угорелый. За час до появлениягенерала все стояли по своим местам как истуканы и держали руки по швам.Наконец в час пополудни генерал приехал. Это был важный генерал, такой важный,что, кажется, все начальственные сердца должны были дрогнуть по всей ЗападнойСибири с его прибытием. Он вошел сурово и величаво; за ним ввалилась большаясвита сопровождавшего его местного начальства; несколько генералов,полковников. Был один штатский, высокий и красивый господин во фраке ибашмаках, приехавший тоже из Петербурга и державший себя чрезвычайнонепринужденно и независимо. Генерал часто обращался к нему, и весьма вежливо.Это необыкновенно заинтересовало арестантов: штатский, а такой почет, и еще оттакого генерала! Впоследствии узнали его фамилию и кто он такой, но толков быломножество. Наш майор, затянутый, с оранжевым воротником, с налитыми кровью глазами,с багровым угреватым лицом, кажется, не произвел на генерала особенно приятноговпечатления. Из особенного уважения к высокому посетителю он был без очков. Онстоял поодаль, вытянутый в струнку, и всем существом своим лихорадочно выжидалмгновения на что-нибудь понадобиться, чтоб лететь исполнять желания егопревосходительства. Но он ни на что не понадобился. Молча обошел генералказармы, заглянул на кухню, кажется, попробовал щей. Ему указали меня: так итак, дескать, из дворян.

– А! – отвечал генерал. – А как он теперь ведет себя?

– Покамест удовлетворительно, ваше превосходительство, –отвечали ему.

Генерал кивнул головою и минуты через две вышел из острога.Арестанты, конечно, были ослеплены и озадачены, но все-таки остались внекотором недоумении. Ни о какой претензии на майора, разумеется, не могло бытьи речи. Да и майор был совершенно в этом уверен еще заранее.

Покупка Гнедка, случившаяся вскоре в остроге, заняла иразвлекла арестантов гораздо приятнее высокого посещения. В остроге у насполагалась лошадь для привоза воды, для вывоза нечистот и проч. Для уходаопределялся к ней арестант. Он же с ней и ездил, разумеется под конвоем. Работынашему коню было очень достаточно и утром и вечером. Гнедко служил у нас уже оченьдавно. Лошадка была добрая, но поизносившаяся. В одно прекрасное утро, передсамым Петровым днем, Гнедко, привезя вечернюю бочку, упал и издох в несколькоминут. О нем пожалели, все собрались кругом, толковали, спорили. Бывшие у насотставные кавалеристы, цыганы, ветеринары и проч. выказали при этом даже многоособенных познаний по лошадиной части, даже поругались между собою, но Гнедкане воскресили. Он лежал мертвый, со вздутым брюхом, в которое все считалиобязанностью потыкать пальцем; доложили майору о приключившейся воле божией, ион решил, чтоб немедленно была куплена новая лошадь. В самый Петров день,поутру, после обедни, когда все у нас были в полном сборе, стали приводитьпродажных лошадей. Само собою разумеется, что препоручить покупку следовалосамим арестантам. У нас были настоящие знатоки, и надуть двести пятьдесятчеловек, только этим прежде и занимавшихся, было трудно. Являлись киргизы,барышники, цыгане, мещане. Арестанты с нетерпением ждали появления каждогонового коня. Они были веселы, как дети. Всего более им льстило, что вот и они,точно вольные, точно действительно из своего кармана покупают себе лошадь иимеют полное право купить. Три коня было приведено и уведено, пока покончилидело на четвертом. Входившие барышники с некоторым изумлением и как бы сробостью осматривались кругом и даже изредка оглядывались на конвойных,вводивших их. Двухсотенная ватага такого народу, бритая, проклейменная, в цепяхи у себя дома, в своем каторжном гнезде, за порог которого никто непереступает, внушала к себе своего рода уважение. Наши же истощались в разныххитростях при испытании каждого приводимого коня. Куда-куда они ему низаглядывали, чего у него ни ощупали и вдобавок с таким деловым, с такимсерьезным и хлопотливым видом, как будто от этого зависело главноеблагосостояние острога. Черкесы так даже вскакивали на лошадь верхом; у нихглаза разгорались, и бегло болтали они на своем непонятном наречии, скаля своибелые зубы и кивая своими смуглыми горбоносыми лицами. Иной из русских так иприкуется всем вниманием к их спору, точно в глаза к ним вскочить хочет.Слов-то не понимает, так хочет хоть по выражению глаз догадаться, как решили:годится ли конь или нет? И даже странным показалось бы такое судорожноевнимание иному постороннему наблюдателю. О чем бы, кажется, тут так особеннохлопотать иному арестанту, и арестанту-то какому-нибудь так себе, смиренному,забитому, который даже перед иным из своих же арестантов пикнуть не смеет!Точно он сам для себя покупал лошадь, точно и в самом деле для него не всеравно было, какая ни купится. Кроме черкесов, наиболее отличались бывшие цыганеи барышники: им уступали и первое место и первое слово. Тут даже произошелнекоторого рода благородный поединок, особенно между двумя – арестантомКуликовым, прежним цыганом, конокрадом и барышником, и самоучкой-ветеринаром,хитрым сибирским мужичком, недавно пришедшим в острог и уже успевшим отбить уКуликова всю его городскую практику. Дело в том, что наших острожныхсамоучек-ветеринаров весьма ценили во всем городе, и не только мещане иликупцы, но даже самые высшие чины обращались в острог, когда у них заболевалилошади, несмотря на бывших в городе нескольких настоящих ветеринарных врачей.Куликов до прибытия Елкина, сибирского мужичка, не знал себе соперника, имел большуюпрактику и, разумеется, получал денежную благодарность. Он сильно цыганил ишарлатанил и знал гораздо менее, чем выказывал. По доходам он был аристократмежду нашими. По бывалости, по уму, по смелости и решимости он уже давно внушалк себе невольное уважение всем арестантам в остроге. Его у нас слушали ислушались. Но говорил он мало: говорил, как рублем дарил, и все только в самыхважных случаях. Был он решительный фат, но было в нем много действительной,неподдельной энергии. Он был уже в летах, но очень красив, очень умен. С нами,дворянами, обходился как-то утонченно вежливо и вместе с тем с необыкновеннымдостоинством. Я думаю, если б нарядить его и привезть под видом какогонибудьграфа в какой-нибудь столичный клуб, то он бы и тут нашелся, сыграл бы в вист,отлично бы поговорил, немного, но с весом, и в целый вечер, может быть, нераскусили бы, что он не граф, а бродяга. Я говорю серьезно: так он был умен,сметлив и быстр на соображение. К тому же манеры его были прекрасные,щегольские. Должно быть, он видал в своей жизни виды. Впрочем, прошедшее егобыло покрыто мраком неизвестности. Жил он у нас в особом отделении. Но сприбытием Елкина, хоть и мужика, но зато хитрейшего мужика, лет пятидесяти, израскольников, ветеринарная слава Куликова затмилась. В какие-нибудь два месяцаон отбил у него почти всю его городскую практику. Он вылечивал, и очень легко,таких лошадей, от которых Куликов еще прежде давно отказался. Он даже вылечивалтаких, от которых отказывались городские ветеринарные лекаря. Этот мужичокпришел вместе с другими за фальшивую монету. Надо было ему ввязаться, настарости лет, в такое дело компаньоном! Сам же он, смеясь над собой,рассказывал у нас, что из трех настоящих золотых у них вышел всего только одинфальшивый. Куликов был несколько оскорблен его ветеринарными успехами, дажеслава его между арестантами начала было меркнуть. Он держал любовницу вфорштадте, ходил в плисовой поддевке, носил серебряное кольцо, серьгу исобственные сапоги с оторочкой, и вдруг, за неимением доходов, он принужден былсделаться целовальником, и потому все ждали, что теперь при покупке Гнедкавраги, чего доброго, пожалуй, еще подерутся. Ждали с любопытством. У каждого изних была своя партия. Передовые из обеих партий уже начинали волноваться ипомаленьку уже перекидывались ругательствами. Сам Елкин уже съежил было своехитрое лицо в самую саркастическую улыбку. Но оказалось не то: Куликов и неподумал ругаться, но и без ругани поступил мастерски. Он начал с уступки, дажес уважением выслушал критические мнения своего соперника, но, поймав его наодном слове, скромно и настойчиво заметил ему, что он ошибается, и, прежде чемЕлкин успел опомниться и оговориться, доказал, что ошибается он вот именно втом-то и в том-то. Одним словом, Елкин был сбит чрезвычайно неожиданно иискусно, и хоть верх все-таки остался за ним, но и куликовская партия осталасьдовольна.