Мечты о женщинах, красивых и так себе - Сэмюэл Беккет Страница 62

Итак, когда Белаква вышел на улицу (вы, следует надеяться, не предполагали, что мы позволим ему провести там ночь), не было видно ни луны, ни каких бы то ни было звезд. Он стоял почти посередине трамвайных путей, хотя определил данное обстоятельство не без труда. В небе вовсе не было света. Он света, по крайней мере, не обнаружил (в конце концов, именно на его, а не чьи-нибудь еще органы чувств мы обязаны ссылаться в этом абзаце), хотя снял и тщательно протер очки и, прежде чем отказаться от бесплодной затеи, исследовал каждый доступный наблюдению дюйм тверди. Был какой-то свет, конечно, был, ведь доподлинно известно, что совершенной черноты не существует. Но он был совсем не в том состоянии рассудка, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Небеса, сказал он про себя, черны, абсолютно, исключая малейшую возможность ошибки.

Без гроша в кармане, он, однако, нимало не опечалился отсутствию общественного транспорта. Он ходил пешком раньше и мог идти теперь. Но, промокнув насквозь, он испытывал такую ломоту в суставах, и так ныли его стертые ноги, что передвигаться он мог только со скоростью улитки. Его страдания, если только это возможно, ужесточились, так как в пути у него страшно разболелся живот и боль все больше пригибала его к земле, так что, достигнув Болсбриджа, он буквально согнулся пополам, не в силах шевельнуться. Прикованный к мосту, вдали от всякого крова, он опустился на струящуюся мостовую. А что ему оставалось делать? Совсем недалеко, это правда, виднелось куда более удобное сиденье, но его охватила неведомая ранее болезненная паника. Он прислонился к парапету и стал ждать, пока боль утихнет. Постепенно она утихла.

Что это у него на коленях? Он избавился от очков и опустил голову, чтобы разглядеть получше. Это были его руки. Ну кто бы мог подумать! Силясь разглядеть их в подробностях, он повертел ими так и эдак, сжал и разжал кулаки, шевеля руками на потеху своим слабым глазам, которые теперь глядели на них сверху почти вертикально. Наконец он раскрыл их, одновременно, палец за пальцем, пока они не показались все, широко раскрытые, ладонями вверх, отвратительные, всего в дюйме от его скошенных глаз, которые, впрочем, по мере того как он терял интерес к спектаклю, медленно обретали фокус. Не успел он закрыть руками лицо, как голос, в котором теперь было чуть больше скорби, чем гнева, велел ему идти дальше, и теперь, когда боль почти исчезла, он с радостью повиновался.

КОНЕЦ

«Конечно, от него несет Джойсом, несмотря на все мои искренние попытки наделить его собственными запахами», — говорил Сэмюэль Беккет о своем первом романе. В то же время «Мечты о женщинах, красивых и так себе» — эта самая личная книга Беккета (никогда больше он не позволял себе выводить в романах образы реально живших людей), написанная в Париже в начале 1930-х годов, может служить своего рода кривым зеркалом всего последующего творчества писателя. После того как в тридцатых годах рукопись отвергли несколько английских и французских издателей, Беккет отказался от мысли о публикации и до конца жизни не мог заставить себя вернуться к роману, полагая, что его следует издать, но «лишь спустя некоторое время после моей смерти». Так «Мечты…», впервые изданные в 1993 году, дошли до читателя более чем через шестьдесят лет после создания.

Отдельного упоминания заслуживает название книги, которое на языке оригинала — «Dream of Fair to Middling Women» — прочитывается как пастиш. Беккет обыгрывает названия по крайней мере двух литературных произведений: викторианской поэмы Альфреда Теннисона «Мечта о прекрасных женщинах» («Dream of Fair Women») и одноименного романа английского писателя «социальной» школы Генри Уильямсона («Dream of Fair Women», 1924). Кроме того, «мои серийные сны о прекрасных женщинах» упоминаются в последней части «Поминок по Финнегану» Джойса. Беккет, однако, придает названию своей книги ироническое звучание, вводя в него эпитет «middling». Английская идиома «fair to middling» означает «посредственный», и поэтому «мечтать» Белаква может как о «посредственных», «средних», так и, в контексте британской литературной традиции, — о красивых и посредственных женщинах.

«Мечты…» — роман нарочито сложный, несколько неуклюжий, насыщенный аллюзиями, заимствованиями и скрытыми цитатами: здесь, как в любимом Беккетом эпизоде «Метаморфоз» Овидия, эхо поглощает личность автора и персонажей. В западноевропейской и американской литературной критике ему посвящена не одна тысяча строк комментариев. Содержащиеся в настоящем издании примечания не претендуют на полноту, но призваны прояснить наиболее «темные», по мнению переводчика, места романа.

Герой романа, если его можно назвать «героем», — некто Белаква, персонаж, заимствованный Беккетом из четвертой песни «Чистилища» Данте. Данте в сопровождении Вергилия карабкается по уступам предчистилища и встречает тень, сидящую «как бы совсем без сил: Руками он обвил свои колени / И голову меж ними уронил» (Чистилище. Песнь IV, 106–108). В унылой фигуре Данте узнает флорентийца Белакву, мастера по изготовлению грифов к лютням и гитарам. Поэт дружил с ним и любил послушать его игру. Сонный Белаква, самым страшным грехом которого в земной жизни была лень, не видит особого смысла в том, чтобы лезть в гору чистилища, тем более что его «не пустит к мытарствам сейчас Господня птица, что сидит у входа», и ожидает, пока взобраться в гору ему не помогут молитвами «сердца, где милость Божья дышит». Таким образом, небольшой эпизод «Божественной комедии» становится фоном беккетовского романа. Эпиграф к «Мечтам…» взят из пролога к «Легенде о добродетельных женщинах» Чосера. Беккет намеренно опускает третью строчку чосеровского пролога, так что «но» теперь следует непосредственно за «адом» и «раем», а сам роман, по остроумному замечанию литературоведа Джона Пиллинга, становится гигантским примечанием к эпиграфу или же заполняет место третьего, недостающего в стихах Чосера элемента дантовской «Комедии» — чистилища. В этом смысле, как некое срединное пространство, как место между адом и раем, первый роман Беккета предваряет все его поздние книги: это мир напряженный, вязкий, как воздух перед грозой, с редкими искорками веселья и сопереживания обреченному, бесплодному «герою», мир, где, в отличие от античной трагедии, нет места для драматической развязки.

Сюжет книги, впрочем, вполне условный, основывается на отношениях между юношей англо-ирландского происхождения Белаквой и тремя его возлюбленными — Смеральдиной-Римой, Сира-Кузой и Альбой. У всех трех имелись реальные прототипы: в Смеральдине-Риме угадываются черты проживавшей в Германии кузины Беккета Пегги Синклер, с которой у автора был продолжительный и несчастливый роман; у Сира-Кузы немало общего с Лючией Джойс, дочерью Джеймса Джойса, девушкой экстравагантной и неуравновешенной настолько, что единственным человеком, отказывавшимся поверить в ее душевную болезнь, был сам Джойс; наконец, в образе Альбы биографы Беккета находят сходство с Этной Маккарти, возлюбленной молодого писателя, учившейся в дублинском Тринити — колледже. В книге все три любовные истории или заканчиваются фиаско, или не заканчиваются ничем (так как фиаско подразумевает некое событие, а в истории с Альбой, к примеру, его просто нет). Слоняющийся по Европе двадцатых годов Белаква остается наедине с собой, подобно «духу достославного трубадура», и уходит в никуда, словно ему пора возвращаться в чистилище. Он исчезает со страниц книги, которая, как и все последующие произведения Беккета, поражает блистательным отсутствием, желанием исчерпать текст, договориться до тишины.