Винляндия - Томас Пинчон Страница 8

— Твои тут есть?

Приехали. Ладно.

— Ты о чём эт, Эктор?

— Ты меня поняль, дуриля.

В глазах его Зойд не мог разглядеть ничего.

— Ты с кем это разговаривал?

— С твоей женой.

Зойд принялся накалывать и перенакалывать вилкой энчилады, пока Эктор выжидал.

— Эм-м, ну и как она?

Глаза Эктора повлажнели и чуть выкатились.

— Не оч, дружочек.

— Что мне пытаешься сказать, у неё неприятности?

— На лету схватываешь для старого торчили, а вот тебе ещё угадайка: слыхаль когда-нить об отзыве субсидий? Может, в новостях заметиль, по Ящику, всякие сюжеты о рейганомике, а та-акже про срезанья федеральных бюджетов, и тэ-дэ?

— Она в какой-то программе была? А теперь больше не в ней? — Беседовали они о его бывшей жене, Френези, ныне на годы и мили в прошлом. И зачем, помимо бесплатного обеда, Зойд тут сидит и всё это слушает? Эктор, подавшись вперёд и блестя глазами, начал выказывать признаки наслаждения. — Где она?

— Ну, у нас она быля под Защитой Свидетелей.

Сразу не расслышав ударения на была:

— Ой херня, Эктор, это для Мафии, которая пытается стать бывшей Мафией, но притом не помереть сперва, с каких пор ты этот мафиозный холодильник под политических держишь, думал, ты просто хвать их и фигак в дурдом, как в России делают.

— Ну, технически там строка бюджета быля другая, но всё равно распоряжаются федеральные маршальи, как и с мафиозными свидетелями.

Дядя мог его раздавить, кратко сбацав чечётку по компьютерным клавишам — так чего ж Эктор так неестественно дружелюбен? Сдерживать старого крутого двересноса могла, со всей очевидностью, лишь доброта, к несчастью, черта, коей при рождении он был столь обделён, что никто живой или мёртвый никогда нигде на нём её не наблюдал.

— Стал-быть — она с этими мафиозными ябедами, деньги исчезают, но у вас её досье по-прежнему, вы её можете настучать, когда понадобится…

— Неверно. Её досье ликвидировано. — Слово провисло в деревянном пространстве, между перкуссионными атаками из соседства.

— Почему? Думал, вы, ребята, никогда никаких досье не ликвидируете, со всемь-эть-вашими игрушками в субсидии, рассубсидии, пересубсидии…

— Мы не знаем, почему. Но в Вашингтоне это не игрушки — chále ése [15]— это тебе уже не там-сям покрутиль, никаких краткосрочных маневров, это прямо революция, не та надуманная дрочба, которой вы, публика, занимались помаленьку, это тебе, Зойд, натуральный валь, вольна Истории, и ты ещё можешь её поймать, или просрать. — На Зойда он глядел самодовольно, чему, с учётом производимых им действий с тостадой, которая — теперь уже — занимала почти всю столешницу, недоставало достоверности. — Чувак, который как-то раз пульнул сквозь пирс Эрмозы в грозу под мольниями, — Эктор качая головой. — Слушь, на этой неделе в «К-марте» распродажа ростовых зеркаль, и я никому хороших манер преподавать не могу, но рекомендовать бы тебе настоятельно себе такое заиметь. Ты бы, может, имидж подправиль, дружочек.

— Минуточку, вы не знаете, почему её досье уничтожили?

— Потому нам и понадобится твоя помощь. Деньги хорошие.

— Ой бля. Йя, ха, ха, ха, вы её потеряли, вот что случилось, какой-то идиот там у вас стёр папку в компьютере, верно? Теперь вы даже не знаете, где она, а ты думаешь, это я знаю.

— Не впольне. Мы думаем, она возвращается в эти края.

— Ей нь’полагалось, Эктор, сделка этого не оговаривала. Я всё прикидывал, сколько это займёт — двенадцать лет, тринадцать, неплохо, не против, если я звякну с этим на Горячую Линию Книги Гиннесса, тут же наверняка мировой рекорд — сколько фашистские режимы держат слово.

— По-прежнему бурлишь теми же чувствами, я вижу — я-то прикидываль, ты охолянешь, может, как-то с реальностью примиришься, ненаю.

— Когда отомрёт Государство, Эктор.

— Caray [16], вот вы шестидесятники, поразительно. Аббаж-жаю! Куда ни сунься, не важно — д’хоть в Монголию! Заберись в самую глюшь Монголии, ése, и там сразу раз — и подбежаль кто-нить местный твоих лет, два пальца вверх, V тебе засветиль и верещит’: «У тя какой знак, чувачок?» — или запель «Имут гады Давида» нота в ноту.

— Спутники, все всё слышат, космос — это верняк что-то, чего ж ещё?

Мусорный мусор позволил себе нюанс мышцей рта в духе Иствуда.

— Не лицемерь, я ж знаю, ты до сих пор веришь во всю эту срань. Вы же все по-прежнему детки внутри, настоящей жизнью только тогда и жили. Всё ждёте, что та магия окупится. Не вопр, меня всё устраивает… и ты ж не ленивый, да и работы не боишься… с тобой, Зойд, я б нипочём не сказаль. Никогда не мог вычислить, до чего невинненьким ты себя считаль. Иногда прямо вылитый хиппейский музыкант-побродяжник, по многу месяцев враз, точно ни дуба никак иначе никак не зарабатывала Прям поражаль меня.

— Эктор! Прикуси уже язык! Ты мне гришь, я — ничего я не был невинным, чтоб я святого всё то время из себя корчил?

— Тебя корчиля примерно, как и всех вокруг, напарник, извини.

— Вот же ж.

— Я ж тебя не пыршу повзрослеть, но хотя б иногда, пожальста, спроси сам себя, лядно: «Кто спасся-то?» Вот и всё, оч-просто: «Кто спасся?»

— Чего-чего?

— Один ПД [17]в очереди у «Томми» — бургера ждаль, один поцапалься на парковке не с тем господином, один курвырнулься в далёкой земле, тэ-дэ, больше полявины в бегах нынче, а ты уж так далеко поехаль, что и не видишь ни шиша, вот что сталё с твоим счастливым хозяйством, против спецназа ты лючше держалься. Просто наедине со своими мыс’сями, Зойд. В виде упражнения, типа меленькой такой дзэнской медитации. «Кто спасся?»

— Ты, Эктор.

— Ay se va [18], да лядно те, своему старому compinche [19]сердце разбиваешь. Я тут думаль, ты всё знаешь, а оказьвается, нихера. — Ухмыляясь — растянутая и жуткая рожа. Сильнее, чем сейчас, Эктор никогда не жалел себя, этого выдвигаемого им предположения, что из всех падших он пал больше прочих, не только по расстоянию, но и по качеству спуска, начав давным-давно изящным и сосредоточенным, как парашютист в затяжном прыжке, но — процедура с тостадой тут мелкая улика — чем дольше падал, тем больше терял профессиональную сноровку, меж тем как его навыки полевого агента ухудшались. Он постепенно начал, за все эти годы падения, просто полагаться на то, что входит на объект, пробует нейтрализовать, кто б там ни оказался, применением репертуара нападений, который по-прежнему в себя включал номера в диапазоне от оглушения до полного уничтожения, а если в кои-то веки его поджидали и успевали сделать первый ход, ay muere [20], жалость-то какая. Эктор, к несчастью, знал, что это и близко не самурайское состояние всегда на том совершенном краю, где готов умереть, такое чувство он познавал лишь несколько раз в жизни, давно. Ныне же, когда бойцовские таланты его подводили, всё похожее на простой порыв или волевое желание с такой же лёгкостью могло оказаться развитой ненавистью к себе. Зойду, великому идеалисту, нравилось верить, что Эктор помнил всех, в кого когда-либо стрелял, попадал, промахивался, кого привлекал, допрашивал, винтил, надувал — что всякое лицо закладывалось в досье его сознания, а жить с такой историей он мог, лишь рискуя собственной задницей злыдня, повышая ставки по мере углубления в карьеру. Теория эта, по крайней мере, отвлекала Зойда и не давала валяться и вынашивать планы покушения на Эктора, как это, что хорошо известно, делали другие, тратя впустую часы своей потенциально продуктивной жизни. Эктор был такой разновидностью головореза, чьим идеальным убийцей был бы он сам — только он мог подобрать наилучший метод, время и место, и только у него для этого дела были б лучшие мотивы.