Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер Страница 8

Иноверец ничего не понимал, боялся, что евреи хотят его одурачить, заколдовать, продать дьяволу. Но когда хозяин рассердился на него и велел делать что сказано, иноверец очень осторожно коснулся кончика красного носового платка, который протянул ему раввин, в знак того, что он принимает во владение имущество, фабрику своего хозяина. Раввин предложил иноверцу расписаться, но Войцех не умел писать и вместо росписи поставил три крестика. И раввин, и реб Шлойме-Довид были недовольны: и тем, что иноверец всего боится и ничего не смыслит в еврейских делах, и тем, что он поставил аж три крестика на контракте о продаже, написанном на святом языке. Но ничего не поделаешь. Реб Шлойме-Довид дал иноверцу целых десять грошей на водку в придачу к контракту с еврейскими буквами. Иноверец спрятал бумагу в шапку и, радостный, отправился в шинок. Реб Шлойме-Довид заплатил раввину трешку за его работу и пошел домой, довольный тем, что фабрика будет работать по субботам, а он при этом не возьмет грех на душу, потому что фабрика больше не принадлежит ему, она принадлежит его слуге Войцеху Смолюху, а Войцех Смолюх не должен соблюдать заповеди Торы, которые Бог дал только Своему избранному народу Израилю.

Фабрика стучала, дрожала всеми своими красными кирпичными стенами. Столбы дыма валили в небо так, что голубое небо чернело. Сирены оглушали своим визгливым воем. Немецкие мастера, владельцы ткацких мастерских, в которых работали по старинке, усмотрели угрозу в этих трубах, вытесняющих людей с их рабочих мест. Они печально глядели на свои жилистые руки. Убоявшись конкуренции, они стали подстрекать рабочих против дьявольских еврейских машин. Разгневанные ткачи собирались в шинках и пропивали последние гроши, а однажды в субботу вечером они вышли с факелами, железными прутьями и ножами и разломали машины на фабрике у еврея, плеснули нефти на стены и подожгли. Впереди шли немецкие мастера с цеховыми знаменами. Пьяные, разъяренные, они ворвались затем с песнями и проклятиями на еврейскую улицу. Как их отцы и деды в немецких городах, они напали на евреев, ткачей и лавочников, они били окна, били евреев, грабили и орали:

— Хеп, хеп, юде!..

Но казаки с обнаженными шашками окружили их и погнали к речке Лудка, стегая нагайками по головам.

Дым из трубы реб Шлойме-Довида Прайса повалил еще гуще, сирены гудели на рассвете еще громче. Немецкие ткачи, разбогатевшие за своими ткацкими станками и не знавшие отбоя от заказов из России, стали брать взаймы деньги в польском банке и открывать фабрику за фабрикой. Еврейские богачи, много лет торговавшие с Данцигом, оставили торговлю, купили на свои средства участки и построили фабрики с паровыми машинами.

На полях вокруг Лодзи вырастали фабрики из красного кирпича. Грязные сточные воды оскверняли воздух. Из окрестных деревень крестьяне вели по песчаным шляхам подводы с глиной, песком и кирпичом. Евреи строили ткацкие фабрики везде, где только находили глинистую землю. Торговцы лесом пилили деревья, крестьяне обтесывали бревна, делали балки. Каменщики гасили известь. Трудились еврейские ремесленники. Столяры делали оконные рамы и двери. Веретенщики вытачивали веретена, кровельщики крыли крыши. Кузнецы ковали детали для гладильных станков и ключи. Стекольщики вставляли окна. Со всех городов и местечек еврейские ремесленники тянулись со своими инструментами в Лодзь. Крестьяне, у которых было мало земли и много детей, оставляли свои деревни и шли работать на фабрики. Из России приезжали купцы и требовали товар, за спросом было никак не угнаться.

Ткацкие станки стучали ночи напролет. Город рос стремительно.

Вместе с городом рос дом реб Аврома-Герша Ашкенази, которого называли Данцигер.

Замкнутым, лишним, в стороне от детей во дворе, не привязанным даже к брату-близнецу и сестрам, чужим даже собственным родителям жил и рос маленький Симха-Меер в отцовском доме в Старом городе.

С детства он идет своим особым путем. Он никогда не играет вместе с детьми со двора.

Двор их, большой и несуразный, как большинство дворов в Новой Лодзи, со всех сторон закрыт кирпичными стенами. Из того его флигеля, где квартирки маленькие, бедные и сдаются ремесленникам, раздается стук ткацких станков. В открытые окна летит пыль. Это евреи делают вату из отходов хлопка, которые они покупают на фабриках. Вечно летят из окон белые пушинки. Во всю длину двора еврей скручивает веревку. Отец и три его сына, не переставая, носятся туда-сюда, крутят конопляное волокно, перекликаясь простуженными голосами:

— Тяни, тяни, держи крепче!

Дети, живущие во дворе, очень любят веревочника. Особенно он нравится брату-близнецу Симхи-Меера Янкеву-Бунему.

— Симха-Меер, — выкликает он громким голосом, в котором слышится смех, — идем играть в догонялки.

— Не хочу с тобой играть, — резко и обиженно отвечает Симха-Меер и отворачивается.

Они не уживаются между собой, эти два брата.

Янкев-Бунем хочет дружить с братом. Он крупный, крепкий, жизнерадостный и смешливый. Все время смеется, даже если нет никакого повода.

— Янкев-Бунем, почему ты смеешься? — спрашивают его.

— Так мне хочется, — отвечает малыш и смеется еще громче, так что и остальным приходится смеяться вместе с ним.

Он словно создан для игр. Он лучший бегун во дворе, когда играют в лошадок. А если играют в прятки, он очень ловко забирается под опорные столбы сараев, так что никто не может его найти. Он проворнее всех бежит за веревкой, которую водящий тянет через двор. Он может вытаскивать тяжелые камни из песка и поднимать их над головой. Ему не надоедает играть целый день даже с девчонками. Он не только сам любит играть и веселиться, он любит, чтобы все играли и смеялись вместе с ним. Но Симха-Меер не хочет.

Он очень амбициозен, этот маленький Симха-Меер. Его не волнует, что младший братишка намного выше и сильнее его, что он ловчее и популярнее у дворовых детей. Ему не под силу догнать Янкева-Бунема во время игры в салочки. Он не умеет так здорово стоять на голове и кувыркаться туда-сюда. Не может он победить своего брата и когда они борются и меряются силами. Всегда его догоняют первым, всегда он падает, прыгая по бревнам во дворе, обдирает себе кожу и разбивает нос в кровь. Он очень боится крови, которая тут же начинает течь из носа.

— Кровь, кровь, — испуганно кричит он, глядя на капли, падающие на песок двора.

Янкев-Бунем сразу начинает действовать. Он бежит к дворовой помпе, набирает в пригоршни воду и велит брату втянуть ее в нос.

— Втяни хорошенько, — говорит он ему, — и кровь остановится.

Поскольку Симха-Меер продолжает бояться, Янкев-Бунем вытирает ему кровь краем арбоканфеса и смеется, хотя сам испачкался.

— Когда течет кровь, не надо бояться, — поучает он брата. — Я тоже не плачу.

Янкев-Бунем берет кусок стекла, выброшенный стекольщиком, и в кровь расцарапывает себе руку. При этом он покатывается со смеху.

Дети во дворе восхищаются им, особенно девочки.