Бувар и Пекюше - Гюстав Флобер Страница 9

— Ну что ж, покажите.

Бувар пытался пахать, у него ничего не получалось, и крестьяне насмехались над ним.

Бувар никак не мог приучить подёнщиков работать по сигналу, по звону колокола. Беспрестанно бранил их, бегал туда, сюда, заносил выговоры в записную книжку, назначал деловые свидания, забывал о них, и голова у него пухла от широких замыслов. Он собирался разводить мак для получения опиума, а главное, астрагал, который можно продавать под названием «домашнего кофе».

Каждые две недели Бувар пускал кровь быкам, чтобы поскорее их откормить.

Он не заколол ни одной свиньи, закармливал их солёным овсом, и они плодились и множились. В свинарнике стало слишком тесно. Свиньи заполонили двор, ломали заборы, кусали людей.

Летом, в самый зной, двадцать пять овец принялись кружить на месте и вскоре околели.

На той же неделе издохло три быка, ослабевших от кровопусканий Бувара.

Для уничтожения личинок майских жуков он приказал двум работникам тащить за плугом клетку на колёсиках, куда посадили несколько кур; все птицы переломали себе лапы.

Он наварил пива из листьев дубровника и напоил им жнецов вместо сидра. Начались желудочные заболевания. Дети плакали, женщины голосили, мужчины ругались. Работники пригрозили Бувару, что возьмут расчёт, и он уступил.

Желая, однако, доказать безвредность своего напитка, он в их присутствии выпил сам несколько бутылок, и хотя почувствовал себя плохо, скрыл недомогание под весёлой улыбкой. Он велел даже отнести это снадобье к себе домой. Вечером они пили его вместе с Пекюше, и оба расхваливали напиток. Впрочем, не выливать же было добро!

Вскоре у Бувара так разболелся живот, что Жермену послали за доктором.

Доктор — сурового вида господин с большим выпуклым лбом — прежде всего напугал Бувара. По всей вероятности, сказал он, это холерина, вызванная тем самым пивом, о котором говорят в округе. Он пожелал узнать состав питья и раскритиковал его, выражаясь по научному и пожимая плечами. Пекюше, давший рецепт снадобья, был посрамлён.

Несмотря на пагубное применение извести, отсутствие вторичной вспашки и несвоевременное выпалывание чертополоха, Бувар получил на следующий год прекрасный урожай пшеницы. Он надумал высушить зерно посредством брожения, по голландской системе Клап-Мейера, а именно — велел скосить всю пшеницу, сложить её в скирды и разметать их для просушки не раньше, чем начнётся выделение газа; распорядившись таким образом, Бувар ушёл домой, нисколько не беспокоясь о дальнейшем.

На следующий день, за обедом, друзья услышали грохот барабана, доносившийся из буковой рощи. Жермена вышла узнать, в чём дело, но глашатай был уже далеко. Почти тотчас же тревожно зазвонил церковный колокол.

Бувара и Пекюше охватило беспокойство. Они вскочили из-за стола и отправились в Шавиньоль, не успев надеть шляпы, — им хотелось поскорее узнать, что случилось.

По дороге им повстречалась старуха. Она ничего не знала. Они остановили подростка.

— Кажется, где-то пожар, — сказал он.

Барабан продолжал грохотать, колокол так и заливался. Наконец, они дошли до первых деревенских домов. Ещё издали лавочник крикнул им:

— У вас горит!

Пекюше заторопился, Бувар побежал рядом с ним.

— Раз, два! Раз, два! — командовал Пекюше по примеру венсенских стрелков и торопил друга.

Дорога шла в гору, возвышенность скрывала от них дали. Они поднялись на гребень, неподалеку от Бугра, и с первого взгляда уяснили себе размеры бедствия.

Все скирды пылали, как вулканы, посреди оголённой равнины, под вечерним небом.

Человек триста собралось возле самого крупного скирда; под руководством мэра Фуро в трёхцветной перевязи парни с шестами и крючьями в руках раскидывали верхние снопы, чтобы спасти остальные.

Запыхавшийся Бувар чуть было не сшиб с ног стоявшую тут же г‑жу Борден. Заметив одного из работников, он выбранил его за нерадивость А между тем бедный малый, проявив излишнее усердие, побежал к себе домой, затем в церковь, наконец к Бувару, но разминулся с ним на обратном пути.

Бувар растерялся. Работники окружили его, крича все разом, а он запрещал раскидывать скирды, молил о помощи, просил принести воды, вызвать пожарных.

— Да откуда у нас пожарные? — спросил мэр.

— Если нет, так по вашей вине! — вскричал Бувар.

Он вспылил, наговорил лишнего; присутствующие поражались терпению г‑на Фуро, человека с виду грубого, если судить по его толстым губам и бульдожьей челюсти.

Пожар разгорался; к скирдам уже нельзя было подойти. Солома извивалась, трещала среди ненасытного пламени, зерна пшеницы хлестали по лицу, как дробинки. Затем скирд рушился, превращаясь в огромный костёр, откуда веером разлетались искры; огненные языки пробегали по этой раскалённой массе, то красной как киноварь, то коричневой, как запёкшаяся кровь. Настала ночь, подул ветер; клубы дыма окутали толпу. Только искры время от времени прочерчивали чёрное небо.

Бувар глядел на пожар и тихо плакал. Глаза у него заплыли, всё лицо словно опухло от горя. Перебирая бахрому своей зелёной шали, г‑жа Борден называла его «мой бедный друг» и пробовала утешать. Слезами горю не поможешь, с неизбежным надо примириться.

Пекюше не плакал. Очень бледный, даже посеревший, с открытым ртом и слипшимися от холодного пота волосами, он стоял в стороне и о чём-то напряженно думал. Неожиданно появился аббат и вкрадчиво зашептал:

— Это большое несчастье. Прискорбно, весьма прискорбно! Поверьте, я глубоко вам сочувствую!..

Из остальных никто не прикидывался огорчённым. Люди беседовали, улыбались, грея руки у огня. Какой-то старик поднял тлеющий колос, чтобы раскурить трубку. Дети принялись плясать. А какой-то озорник закричал, что пожар — весёлая штука.

— Веселье хоть куда! — отозвался Пекюше, услышавший эти слова.

Огонь стал утихать, обгоревшие скирды съежились, и час спустя на поле остались только чёрные кучи, покрытые золой. Тогда люди разошлись.

Госпожа Борден и аббат Жефруа проводили до дому Бувара и Пекюше.

По дороге вдова любезно попрекнула соседа за его нелюдимость, а священник выразил крайнее удивление, что до сих пор не имел чести познакомиться с одним из своих наиболее почтенных прихожан.

Оставшись вдвоём, друзья стали искать причину пожара, но вместо того, чтобы объяснить его просто самовозгоранием сырой соломы, заподозрили злой умысел. Поджигателем был, вероятно, дядюшка Гуи или же кротолов. Полгода назад Бувар отказался от его услуг и даже заявил во всеуслышание, что уничтожение кротов — вредный промысел, и властям следовало бы его запретить. С тех пор кротолов бродил в окрестностях. Он не брил бороды и казался друзьям особенно страшным по вечерам, когда появлялся неподалёку от поместья с длинной жердью, увешанной кротами.