Могло быть и хуже. Истории знаменитых пациентов и их горе-врачей - Йорг Циттлау Страница 13

В любом случае, после заключения немецкого корифея подозрения о раке были окончательно отброшены. Придворные врачи молчали, и даже профессор Бергман, заявивший в свое время о злокачественной опухоли, только устало кивнул, узнав, что Макензи послал принца лечиться на южное побережье Англии.

Там пациенту стало намного лучше. Он даже смог принять участие в праздновании пятидесятилетия восшествия на престол своей тещи. Никто тогда и не думал, что прямой, крепкий человек с пружинящей походкой и здоровым цветом лица был обречен на скорую смерть.

Вскорости вернулись кашель и затруднения в приеме пищи. Фридрих путешествовал теперь, по совету Макензи, по югу Европы, чтобы теплый южный воздух принес ему облегчение: по Венеции, Лаго Маджоре, Сан Ремо… Но ничто не помогало, и принцу становилось все хуже. В конце октября он окончательно потерял голос и теперь общался с окружающими только шепотом или посредством карандаша. Но и общее его самочувствие тоже ухудшалось: шея казалась постоянно распухшей, тогда как тело исхудало.

В начале ноября Макензи вновь обследовал принца; он не мог больше умалчивать о раке и поставил пациента в известность. Фридрих встретил известие открыто и в подавленном спокойствии. «Я не видел еще никого, — писал Макензи в своем отчете, — кто бы с подобным скромным мужеством встретил такое дурное известие». Позже он назвал своего пациента «Фридрихом Благородным».

Многие немецкие газеты в то время возмущались, что Фридриха лечит англичанин. Вследствие этого Макензи в середине ноября созвал консилиум немецких врачей. В результате принц должен был два или три раза в день претерпевать обследование и демонстрировать участникам консилиума свою глотку. Можно догадаться, что это не улучшило состояние его здоровья. Кроме того, врачи беспрерывно спорили. Когда один из них предположил, что причиной болезни принца является запущенная инфекция, его коллега назвал это «бабьей болтовней» — ясное свидетельство того, что врачи Фридриха были гораздо меньше заняты его болезнью и им самим, чем доказательством собственной значимости. Наконец, медики каким-то образом пришли к согласию в том, что нужно уведомить принца и общественность о следующем: «После продолжительных повторных исследований врачебный консилиум пришел к выводу, что у Его Высочества рак гортани». Шило наконец прокололо мешок. Но для какого-либо имеющего смысл лечения было уже поздно. Даже удаление всей гортани только сделало бы будущего императора навсегда немым. Фридрих это знал и поэтому отклонил предложение об операции. Он согласился сделать трахеотомию, поскольку опухоль больше не позволяла ему свободно дышать.

Операция была проведена 10 февраля 1888 года. Макензи и фон Бергман при этом поссорились из-за того, что не могли решить, использовать им немецкую или английскую иглу. Для разрешения этого сумасбродного конфликта был в конце концов даже вызван специалист из Страсбурга.

Все же трахеотомия дала Фридриху отсрочку, так что 9 марта он смог наследовать своему отцу — как первый и единственный немой король в истории Пруссии. Он распространил прокламации, в которых провозглашал свои либеральные и мирные цели и настроения. Также он позаботился об отставке министра внутренних дел Роберта фон Путткамера, который хотел очистить немецкую власть от левых и либеральных сил. Но у Фридриха не оставалось времени, чтобы решительно изменить курс своей страны. В июне ему уже приходилось довольствоваться искусственным питанием: его кормили кашицей через трубку. 10 июня Макензи сказал ему: «Мне очень жаль, Ваше Величество, но у вас не наблюдается никакого улучшения». Император вернул ему записку: «Мне жаль, что у меня не наблюдается никакого улучшения». Через пять дней он умер. Вскрытие безусловно показало, что причиной был рак гортани. Трон достался его сыну, Вильгельму II. Он тоже, как мы помним, был больным человеком, который свои физические проблемы компенсировал милитаристскими стремлениями и этим способствовал вовлечению Германии в Первую мировую войну. Вполне возможно, что, проживи Фридрих III дольше, этой катастрофы можно было бы избежать. Но его врачи позаботились о том, чтобы этот шанс не смог осуществиться.

«Он сидел в углу дивана и осматривал свои руки, как будто удивлялся, что они еще ему принадлежат. Очень редко он оставался внимательным, слушая другого… Достойна удивления выдержка престарелой фрау пастор; сознание бесполезности своих усилий ничуть не умерило ее пыла».

Письмо композитора и писателя Генриха Кезелитца, написанное 26 февраля 1892 года, разрушило последние иллюзии. Жизнь Ницше катилась под откос. Философ «Сверхчеловека», порвавший с моралью, состраданием и здравым смыслом и услышавший вместо них «голос жизни», был теперь всего лишь неизлечимо больным, нуждающимся в постоянном уходе человеком, который без чужого сострадания был бы обречен на смерть.

Мать Ницше приняла его к себе. Тогда как немало людей из ее окружения полагало, что сам Господь наказал Фридриха тупоумием и помешательством за антихристианские измышления, она видела в нем «любимого пациента, который не внушает ни малейшего страха, которого всегда хочется ласкать, что часто и случается и, как кажется, приносит ему радость». Однако Франциска Ницше не успела многого для него сделать. Она умерла 20 апреля 1897 года, и с этого момента его жизнь стала настоящим кошмаром, поскольку о нем начала заботиться его сестра Элизабет. Она превратила своего беззащитного и знаменитого брата в своеобразную куклу для общественности: на него надевали белую простыню, его апатия истолковывалась как состояние мистического парения — и вот уже готов был портрет гуру из лучшего мира. Но этого мало: как убежденная антисемитка, Элизабет позаботилась о том, чтобы «сверхчеловеческая» философия ее брата превратилась в основание идеологии фашизма. Затемненное сознание Фридриха не могло с этим ничего поделать.

За всю свою взрослую жизнь Ницше никогда не был вполне здоров. Он говорил о «сильном ревматизме, который начинался в руках, переползал в шею, а оттуда распространялся на спину и зубы» и о «колющей головной боли». Его часто рвало, да и состояние глаз вызывало у него опасения: «Скоро я либо умру, либо ослепну». Врачи предполагали мигрень, но не могли ему ничем помочь. Боли были так сильны, что в 1879 году в возрасте тридцати пяти лет Ницше вынужден был оставить свою профессорскую деятельность на филологическом факультете в Базеле. Примирившись с судьбой, он изрек: «Надо быть рожденным для своего врача, иначе погибаешь от него». Писательские его творения в это время тоже менялись. Формулировать длинные тексты он уже не мог из-за постоянных головных болей и ухудшения зрения, и поэтому перешел в область афоризмов: они стали его «фирменной продукцией». Студенты были благодарны ему за то, что в отличие от Канта, Маркса или Гегеля он не мучил их многословными сочинениями. Досрочная пенсия ненадолго улучшила состояние философа. Восемью годами позже его друзья поразились ужасу положения, в котором он находился: «Исчезла былая гордая осанка, пружинящая походка, струящаяся речь, — говорил Пауль Дейссен, знавший философа со школьных лет. — Казалось, он с трудом волочится, чуть наклонившись на сторону, а речь его часто становилась тяжелой и прерывистой».