Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир - Стивен Джонсон Страница 14

До открытия болезнетворных микроорганизмов большинство врачей полагали, что причинами заразных болезней могут быть миазмы – продукты гниения, содержащиеся в почве, воде (особенно болотной), отходах жизнедеятельности. Считалось, что, испаряясь из очагов своего образования, они проникают в воздух и через дыхание попадают в организм человека, вызывая болезнь.

В тот день по улицам Сохо ходили и другие медицинские детективы, разыскивая улики и выстраивая причинно-следственные связи. За несколько минут до рассвета утром в субботу Джон Роджерс, медик с Дин-стрит, шел с площади Уокерс-корт на Берик-стрит; ему не хватало времени, чтобы посетить всех пациентов, заболевших за последние сутки. Роджерсу уже доводилось видеть эпидемии холеры, но на Голден-сквер явно творилось что-то исключительное. Холера очень редко распространяется настолько быстро; она, безусловно, может убивать людей тысячами, но для этого ей обычно требуется несколько месяцев, а то и лет. Роджерс же слышал рассказы о том, как буквально в один день заболевали целые семьи. И этот штамм болезни действовал с устрашающей скоростью: совершенно здоровые люди умирали через двенадцать часов после появления первых симптомов.

Роджерс добрался до дома 6 по Берик-стрит, где жил уважаемый местный хирург по фамилии Гаррисон; Роджерс был с ним знаком. Проходя мимо дома, Роджерс почувствовал ужасающий запах и на несколько мгновений остановился как вкопанный, борясь с тошнотой. Позже он описывал этот запах как «самую отвратительную и тошнотворную вонь из всех, что мне когда-либо доводилось вдыхать в этом городе». Собравшись с силами, Роджерс огляделся и увидел, что запах доносится от дренажного колодца у дороги, в который при сильном дожде сливалась вода. Роджерс поспешно ушел, так и не узнав, что же за отвратительная разлагающаяся материя пряталась в дыре. Но на ходу он подумал, что вонь достаточно сильна, чтобы пропитать весь дом под номером шесть.

Через несколько часов он узнал, что хирург Гаррисон тем утром умер. Роджерс тут же выпалил диагноз: «Его убил этот дренажный колодец!», а затем устроил гневную тираду об ужасных санитарных условиях в городе, которые и вызвали катастрофу. Но это было только начало. К концу недели холерой заболели еще семеро жителей дома 6 по Берик-стрит. Выжил из них лишь один.

Дочь Льюисов, живших по адресу Брод-стрит, 40, ночью затихла от изнеможения. Утром родители послали за доктором Роджерсом, лечившим малышку в начале недели. Но еще до его прихода она умерла.

После полудня Уайтхед посетил семью из шести человек (назовем их коллективно Уотерстоунами, потому что их имена остались неизвестны), с которой давно дружил: два взрослых сына и две девочки-подростка, которые жили с родителями в трех соединенных между собой комнатах на первом этаже дома возле Голден-сквер. Младшая сестра, чье остроумие и веселость всегда радовали Уайтхеда, периодически теряла сознание после тяжелейшей ночи, проведенной в борьбе с болезнью. Вокруг нее сидели братья и сосед, который не испугался прийти и помочь им. Пока Уайтхед тихо говорил с мужчинами в маленькой центральной комнатке, девочка пришла в себя.

В какой-то момент она подняла голову и спросила, где мама и сестра. Братья тут же замолчали. Девочка тревожно взглянула на две закрытые двери по обе стороны комнаты. Она все поняла еще до того, как кто-либо сказал хоть слово: за обеими дверями прятались гробы. Отец рыдал, обхватив руками тело жены, в темной гостиной с запертыми ставнями.

Казалось, что почти половина района закрыла окна и двери – либо чтобы страдать в изоляции, либо в надежде не впустить в дом ужасный воздух, который принес болезнь. На улице, ясным летним днем, казавшимся в такой обстановке почти неуместным, в начале Берик-стрит подняли желтый флаг, предупреждавший о холере. Этот жест, впрочем, был излишним. Мертвых уже возили по улицам телегами.

Джон Сноу

Воскресным утром над улицами Сохо висела странная тишина. Уличные торговцы не устраивали своей обычной суматохи; большинство жителей района либо сбежали, либо страдали за закрытыми дверями. За последние сутки умерли более семидесяти человек, а еще несколько сотен пребывали на краю гибели. К колонке перед домом 40 по Брод-стрит практически никто не подходил. На улице можно было увидеть разве что врачей и священников, отчаянно пытавшихся поспеть к каждому.

Слухи об эпидемии разнеслись по всему городу и даже дальше. Сын фармацевта, который несколько дней назад поел пудинга на Уордор-стрит, в воскресенье умер в своем доме в Виллесдене. Весь город затаил дыхание, принимая беженцев из пораженного района: захватит ли эпидемия, начавшаяся на Голден-сквер, весь город? Семьдесят умерших в одном приходе – нередкая цифра в эпоху эпидемий холеры. Но обычно болезни требовался не один месяц, чтобы набрать столько жертв. А вот штамм холеры с Брод-стрит – каким бы он ни был, откуда бы ни появился, – умудрился совершить этот ужасный «подвиг» всего за день.

Болезнь пока что не выходила за пределы примерно пяти кварталов, но остальной Сохо встревоженно наблюдал за ситуацией. Многие собрали вещи и уехали в гости к друзьям или родным, которые жили за городом; кто-то запер двери и закрыл ставнями окна. Подавляющее большинство жителей района избегали Голден-сквера как огня.

В Йорке Сноу работал за еду и хорошую характеристику у местного врача. Он упрекнул Джона, когда тот выбросил старые вытяжные пластыри: – Не, дорогой, так дело не пойдет. Ты меня разоришь. Мои пациенты возвращают бывшие в употреблении пластыри. Хороший пластырь – он и шестерым послужит. Ты больше так не делай.

Но один житель Сохо внимательно следил за делом с самого начала; он жил на Саквиль-стрит, в юго-западной части района. Ближе к вечеру он вышел из дома и отправился по пустынным улицам прямо в самый центр эпидемии. Добравшись до дома 40 по Брод-стрит, он остановился и несколько минут рассматривал колонку в сумеречном свете. Набрав бутылку воды из колодца, он внимательно взглянул на нее, повернулся и пошел обратно на Саквиль-стрит12.

Джону Сноу шел сорок второй год, и, начиная еще с тридцати, он сумел добиться довольно значительных профессиональных достижений. В отличие от большинства участников медицинского сообщества или движения за санитарные реформы, Сноу родился в семье скромного достатка: он был старшим сыном рабочего из Йоркшира. Сноу был тихим, серьезным ребенком с интеллектуальными амбициями, несоразмерными происхождению; в четырнадцать лет он нанялся подмастерьем к хирургу в Ньюкасле-на-Тайне. В семнадцать он прочитал знаменитый манифест Джона Фрэнка Ньютона «Возвращение к природе: в защиту растительной диеты» (1811) и стал вегетарианцем, а вскоре после этого – еще и строгим трезвенником. На протяжении всей оставшейся жизни он по большей части избегал и мяса, и алкоголя13.

Конец ознакомительного фрагмента