Следующий! Откровения терапевта о больных и не очень пациентах - Бенджамин Дэниелс Страница 9

Вот так и прошло мое утро. Кроме того, были телефонные звонки и выписанные рецепты, о которых я не упомянул. Пару раз медсестра заглянула в мой кабинет, чтобы задать вопрос, а еще я продиктовал несколько писем и подписал кое-какие бумаги. Я быстренько выпил чашку чая и подготовился к приему пациентов, записанных на вторую половину дня.

Итак, перед вами подробное описание дел, которыми я занимался тем утром. Не знаю, насколько оно соответствует вашему представлению о рабочем дне семейного врача, но у большинства из нас именно так все и происходит. Пожалуй, необычным было отсутствие пациентов с наркотической зависимостью или желающих получить больничный, но это, видимо, из-за того, что мой терапевтический кабинет расположен в зажиточном районе. К счастью, утро выдалось хоть и непростым, но интересным, что доставило мне внутреннее удовлетворение. Это было типичное утро, однако совершенно не похожее на вчерашнее или завтрашнее.

— Доктор, вы опять напортачили с моими лекарствами. Антидепрессанты, что вы дали, на хрен, бесполезны, и мне нужен еще один больничный.

Тара – сложный пациент. Мы называем так пациентов, «от которых сжимается сердце». Когда она заходит в кабинет, мое сердце сжимается, и порой я не могу отделаться от желания, чтобы все это прекратилось раз и навсегда.

Я стараюсь относиться к Таре с состраданием. Она ранимый человек, который вырос в неблагополучной семье и которому необходима поддержка. Проблема в том, что в пятницу вечером, когда я сильно отстаю от графика, раздражение и отчаяние не оставляют места для сочувствия. Стыдно признаться, но, вместо того чтобы уделить Таре время и проявить терпение, в котором она так нуждается, я зачастую мечтаю о том, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте.

Я разбираюсь с ее лекарствами и задумываюсь над тем, что бы написать в больничном листе. Таре двадцать пять, и она никогда в жизни не работала. У нее нет инвалидности или четкого диагноза, который можно было бы указать над пунктирной линией. У нее нет депрессии или психоза, хотя она и наблюдается у многочисленных психиатров, психологов и психотерапевтов. Единственный диагноз, который ей когда-либо ставили, – пограничное расстройство личности.

Мне мало известно о личностных расстройствах. Насколько я понимаю, этот диагноз ставят людям, чья личность не в ладах с обществом, из-за чего они плохо справляются с различными аспектами современной жизни. Большинство из нас согласится с тем, что в процессе формирования человеческой личности одинаково важную роль играют природа и воспитание. В случае же с Тарой воспитание – или что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее воспитание – полностью отсутствовало. Люди с пограничными расстройствами личности обычно ведут себя как трудные подростки. Они воспринимают все только в черном или белом цвете и заводятся с пол-оборота. Они слабо представляют свое место в жизни и постоянно вляпываются в бурные отношения, идущие им во вред. Самооценка у них заниженная, и они склонны наносить себе физические повреждения, чтобы выразить недовольство и разочарование в жизни.

Трудные подростки со временем взрослеют, а вот люди с пограничным расстройством личности – нет. Им сложно жить во взрослом мире, и они отчаянно нуждаются в поддержке и понимании со стороны окружающих. Умом я все это осознаю, однако консультации с Тарой меня ужасно раздражают.

Какой-нибудь хитрый психоаналитик непременно сказал бы, что двойственное отношение к Таре является отражением моего недовольства собой из-за того, что я не в состоянии ей помочь. Я уверен, что так и есть, и все же упорно продолжаю мечтать о том, чтобы Тара как можно реже наведывалась на прием.

Иногда на меня и вовсе накатывает «приступ консерватизма», и я начинаю недоумевать, почему физически здоровая двадцатипятилетняя девушка никогда не работала и, скорее всего, никогда не будет работать. Но достаточно провести рядом с Тарой несколько минут, чтобы понять, что ее хаотичная сущность попросту не справится с работой. Когда ей что-то не нравится, она либо режет себя, либо впадает в ярость. У нее полный бардак с эмоциями, и ни один руководитель в здравом уме не наймет ее на работу. Различные государственные службы, действующие из благих побуждений и хорошо финансируемые, не первый год пытаются превратить Тару в достойного члена общества. Но общение с участливым социальным работником, патронажной сестрой, семейным врачом или психиатром, ограниченное пятнадцатью минутами в неделю, не способно нейтрализовать вред, нанесенный за двадцать пять лет жизни в семье, где с девушкой плохо обращались.

Я бы с удовольствием прописал Таре пинок под зад два раза в день. Я не горжусь подобным отношением к постоянной пациентке, но знаю, что и у других врачей она вызывает схожие чувства.

Порой я переживаю из-за того, что врачи слишком быстро ставят крест на пациентах, страдающих расстройством личности. Многие даже утверждают, будто это выдуманный диагноз, который медики ставят тем пациентам с психическими отклонениями, чьи симптомы не соответствуют никакому другому диагнозу. От расстройства личности не существует лекарства, так что на человека вешают ярлык «безнадежный случай», и он окончательно лишается помощи и поддержки. За это нам должно быть стыдно, ведь лечим же мы людей с хроническими заболеваниями. Мы не отказываемся от пациентов с диабетом только из-за того, что они неизлечимы. Вместо этого мы делаем все возможное, чтобы контролировать их состояние и максимально облегчить им жизнь.

Немного поразмыслив, я даю себе обещание быть любезнее с Тарой, когда она придет на прием в следующий раз. Я приложу больше усилий, чтобы выслушать ее, и постараюсь во всем ее поддержать. Я уделю ей больше времени, вместо того чтобы побыстрее выпроводить ее за дверь. Может, она откроется мне чуточку больше? Или же не заметит разницы? Как бы то ни было, я хотя бы на несколько минут почувствую себя добрым доктором.

Согласно проведенному во Франции исследованию каждый десятый из опрошенных терапевтов-мужчин хотя бы раз вступал в отношения с пациенткой, а каждый двенадцатый признался в активном соблазнении пациенток. Один французский врач так и заявил: «Очевидно, что некоторые пациенты противоположного пола находят нас привлекательными, а мы ведь тоже не каменные».

Должен сказать, что результаты этого исследования меня удивили. Если сравнивать с британским населением в целом, то мои друзья-врачи не могут похвастаться высокоморальным поведением и соблюдением приличий. Однако не думаю, что у кого-либо из них были отношения с пациенткой или хотя бы мысли об этом.

В студенческие годы, да и позднее, уже работая в больнице, мы не отличались особой разборчивостью – и в плане секса, да и не только. Но почему-то секс с пациентками никогда не фигурировал в списке наших «подвигов». Наверное, это одно из негласных табу в нашем кругу. Мы охотно засиживаемся в пабе, состязаясь в том, кто совершил больше врачебных ошибок на заре карьеры, или вспоминая пьяную интрижку с незадачливой медсестрой-студенткой, которая не устояла перед чарами молодого врача. Но о том, что кому-то вдруг понравилась пациентка, ни разу и речи не было.