День, когда пропали ангелы - Шон Смакер

Кейду, Люси, Абре

Сэму, Лео и Поппи

в благодарность за то,

что стали главными героями

моей любимой истории.

И самое главное – Мэйли,

как и все остальное,

это – для тебя.

Тебе задали вопросы,

на которые ты не знал ответов.

Поэтому придется их прожить самому —

шаг за шагом.

Теперь я уже стар. Я все еще живу на той же ферме, где вырос, на той же ферме, где произошел несчастный случай с моей матерью, на той же ферме, что горела несколько дней, когда ушли ангелы. После пожара отец ее отремонтировал, и она стала мне чужой: новый дом пытался заполнить прежнее пространство.

Деревья, посаженные отцом, были маленькими и слабыми, а внутри сараев пахло свежей древесиной и краской. Думаю, он был рад начать заново, учитывая потери, которые принесло то лето.

Но минули долгие годы, и ферма вновь кажется старой. Половицы скрипят, когда я иду среди ночи на кухню. Стены и крыша стонут под тяжестью летних бурь. Перед домом снова растет большой дуб. Он напоминает мне пронзенное молнией дерево, с которого все началось. Мы с этим домом словно два давнишних друга, что доживают вместе последние дни.

Я развязываю запутанный узел галстука и пробую снова. Никогда не умел управляться с этими узлами. Вскоре мне предстоит отправиться на похороны женщины, что была моим последним другом, и я решил, что необходимо надеть галстук. Подумал, так будет правильно, но теперь, стоя перед зеркалом, терзаюсь сомнениями – не только насчет галстука, но и о том, идти ли вообще. Она была моей лучшей подругой, однако я сомневаюсь, что у меня достанет сил на еще одни похороны.

В парадную дверь кто-то стучит, поэтому я бросаю свое занятие и, тяжело опираясь на перила, спускаюсь по лестнице. Снова стучат, и я направляюсь ко входу.

– Иду, иду! – кричу я.

Люди в нынешние времена такие нетерпеливые. Хотят, чтобы все делалось немедленно, а лучше – вчера.

Но в моем возрасте привыкаешь ждать, в основном потому, что ждать приходится самого себя.

– Привет, Джерри, – говорю я через москитную сетку, даже не пытаясь ее открыть.

– Я не стану входить, Сэмюэл. Просто хотел снова извиниться за своего парнишку.

Джерри громадный, точно медведь. Руки, ладони и пальцы у него такие толстые, что порой мне любопытно, как же он управляется с мелкими предметами – завязывает шнурки или размешивает кофе. Джерри всегда просит прощения за сына. Уж не знаю почему – сдается мне, тот ведет себя как обычный мальчишка. Никак не могу запомнить его имя: отец всегда называет его «парнишкой».

– Говорят, утром он швырял на ваше крыльцо дымовые шашки.

– Ах, вот что… Что ж, – начинаю я.

– Даже слышать не хочу! – перебивает меня Джерри. – Как только найду его, он придет и извинится.

– На самом деле это не обязательно, – отмахиваюсь я.

– Нет. Парень извинится.

Я вздыхаю.

– Еще что-нибудь, Джерри? Как посевы нынешним летом?

– Зеленеют. До сих пор все шло неплохо.

– Хорошо, – бормочу я, а затем поворачиваюсь и ухожу. Я слишком стар, чтобы тратить время на разговоры, которые меня не интересуют. – Хорошо…

– Ах да… Соболезную насчет вашей подруги, – окликает меня Джерри, когда я принимаюсь медленно взбираться по лестнице.

Эти слова будто физически ударяют меня, заставляют остановиться на третьей ступеньке и прислониться к стене. Они выносят на поверхность новую волну горя, и я радуюсь, что Джерри не видит моего лица.

– Спасибо, – киваю я, надеясь, что теперь-то он уйдет.

– Женушка моя сказала, мол, покойная была вам хорошим другом долгие годы. Мне очень жаль.

– Спасибо, – отвечаю я и начинаю вновь подниматься по лестнице.

Шаг за шагом – другого способа сделать это нет. Хорошо бы люди занимались собственными делами. В моем возрасте мне не требуется сочувствие незнакомцев. Или знакомых незнакомцев. Вообще-то, я мог бы и вовсе без него обойтись, вне зависимости от источника.

Я все еще воображаю себя самостоятельным, а для поддержания этой иллюзии у меня имеется в конце переулка небольшой сад. Порой, занимаясь прополкой сорняков, я останавливаюсь и смотрю через улицу на то место, где раньше стояла церковь. После пожара участок остался пустым, кирпичное здание возвели заново в центре города, но старый фундамент все еще где-то там, под землей, растениями и деревьями, которые выросли на нем за прошедшие годы.

Время скрывает вещи, однако это не значит, что они исчезают.

Если начистоту, нужно признать, что на каком-то этапе жизненного пути я стал слишком стар, чтобы самому работать на ферме. Не так давно она пришла в упадок, и я решил, мне тоже конец, поскольку наблюдать, как рушится такая груда воспоминаний, было невыносимо. Затем семья, что переехала на ферму Абры (Джерри, его «женушка» и «парнишка»), спросила, можно ли взять в аренду мои поля и амбары. Я согласился, поскольку не нашел веских причин отказать.

Теперь они заботятся обо всем, а я спокойно живу себе в старом фермерском доме или сижу на своей большой веранде, вспоминая события того лета, когда умерла моя мать.

Сыну Джерри на вид одиннадцать или двенадцать. Как мне, когда все это случилось. Интересно, что бы он сделал, если бы у него умерла мама.

Похоже, мальчишка меня побаивается, и я его не виню. Я редко бреюсь, шевелюра все время взлохмачена, одежда ветхая и поношенная. Знаю, я пахну старостью. Помню этот запах с той поры, когда отец начал ходить с тростью.

Иногда сынок Джерри прячется среди фруктовых деревьев, что выстроились вдоль длинной улицы, и шпионит за мной. Но я не против. Делаю вид, мол, не вижу его, а он, похоже, развлекается вовсю. Влезает на самую высокую ветку и наблюдает за мной в старую подзорную трубу, словно в телескоп. Но время от времени, когда мальчишка добирается до вершины, я замираю, затаив дыхание, – боюсь, он оттуда рухнет. В конце концов все рушится, знаете ли.

Поднявшись по ступенькам, я снова смотрю в зеркало и гадаю, куда подевалось время. Затем беру галстук и пытаюсь повязать его еще раз, но старые пальцы не могут с ним сладить. Помню, когда я был совсем маленьким, мама надевала мне галстук, и ее нежные руки волшебным образом управлялись со скользкой тканью.