Исход из Длинного Солнца - Джин Вулф Страница 10

— Освободите ее! — рявкнул Квезаль. — Немедленно!

— Советник? — спросил Паук, и она попыталась улыбнуться.

— На сегодня урок окончен. Но может возобновиться, вскоре, так что обдумайте материал, — зло сказал Потто.

Паук встал, и она упала на пол.

— Я говорил с вашим кузеном Лори, — сказал Квезаль Потто, — и сейчас передам вам новости, которые уже принес ему. Я иду на риск, что после этого вы решите арестовать меня, советник.

— Этот старый лис — Пролокьютор, — сказал Потто Пауку. — Если это как-то волнует тебя, скажи.

— Все, что вы хотите, советник.

— Он стоит двух генералов и десяток мясников. Не забывай об этом. Старик, что за трюки ты приготовил на этот раз?

Майтера Мята с трудом встала на ноги, пытаясь не наступить на подол платья.

— Никаких трюков, советник. Просто во время моего жертвоприношения в Великом мантейоне произошла теофания. — Майтера Мята почувствовала, что Квезаль возбужден, в первый раз в своей жизни.

Потто хмыкнул и поставил дымящийся чайник на стол.

— Еще одна? И кто на этот раз? Сфингс?

Квезаль покачал головой:

— Пас.

— Пас мертв!

Квезаль отвернулся от Потто:

— Великий Пас, майтера. Лорд Пас, Отец Семи. Если и не он сам, то его призрак. На самом деле именно это и сказал сам бог.

Он сам закрыл дверь изнутри и задвинул засов — последний этап его обряда экзорцизма. Но если эту дверь (мрачную боковую дверь того, что было мантейоном, и, как многие прохожие без сомнения предполагали, все еще оставалось мантейоном) использовали те клиенты, которые не хотели, чтобы кто-нибудь видел, как они входят в заведение Орхидеи, кто-нибудь должен ответить на его стук. По летней привычке, он прищурился, чтобы оценить ширину сузившегося солнца; его закрывали темные облака, наполненные дождем или снегом, а также внушающий почтение корпус воздушного корабля, цвета мумии.

Он постучал опять. Его носильщики опустили носилки и устроились поудобнее. Рискнет ли он и допустит, чтобы они увидели, как он колотит в дверь, к которой никто не подходит? Как это повлияет на его престиж и популярность? Что скажет комиссар Тритон? Или Узик? Не заменят ли пересуды об этом разговоры о сражениях?

Он еще улыбался при этой мысли, когда дверь открыла маленькая и явно непривлекательная женщина с выцветшей повязкой на седеющих волосах.

— Входите… о. Здесь больше нет, патера.

— Я — духовный наставник Орхидеи, — твердо сказал ей Шелк. — Впусти меня. — Женщина отступила назад. Он вошел и задвинул за собой засов. — Проведи меня к ней.

— Я здесь убираюсь. — Она с неприязнью посмотрела на Орева.

Шелк молча согласился, что бывшему мантейону нужна уборка. Он посмотрел на сцену — нет ли на ней нового задника, такого же кощунственного, как тот, который он разрезал на куски, и с нелогичным удовольствием обнаружил, что он просто непристойный.

— Она в своей комнате. Может быть, еще не встала.

— Проведи меня к ней, — повторил он, и добавил: — Немедленно!

— Я не буду стучать, — испуганно сказала маленькая женщина.

— Не имеет значения. Я помню дорогу. — Он прошел мимо нее и пересек бывший мантейон, почти не чувствуя боли в щиколотке. Вот ступенька, на которой он сидел, разговаривая с Мускусом. Сейчас Мускус мертв. Вернулось воспоминание искаженного болью лица Мускуса.

Дворик за мантейоном был безлюден, но не пуст; его усеивали остатки еды, за которые сражались вороны и голуби, пятна от пролитых напитков, пустые бутылки и разбитое стекло. Орев, больше самой большой вороны, восхищенно глядел на него, время от времени мотая головой туда и сюда.

Обнаженное тело Элодеи лежало ничком вот на этой деревянной лестнице. Сейчас не было смысла искать взглядом кровавые пятна или пытаться не наступить на них. Шелк поднялся, решительно глядя на галерею над собой.

Как он тогда верил! Сейчас он бы помолился, уверенный, как ребенок, что боги слышат каждое слово, помолился бы Молпе, покровительнице дня, и Пасу, который мертв, как Журавль, Элодея и Мускус. И больше всего, прежде всего, он бы искренне помолился Внешнему, хотя Внешний предупреждал, что не пошлет помощь.

Тем не менее Внешний пришел и исцелил его, когда он лежал при смерти. И, точнее (Шелк остановился на верхних ступенях лестницы, вспоминая), Внешний на самом деле не сказал, что не поможет; нет, он предупредил, чтобы Шелк не ждал помощи — а ведь это не одно и то же.

Ободренный этой мыслью, он прошел по скрипящей галерее к двери, которую открыл Журавль, когда вышел осмотреть тело Элодеи, и уже собирался открыть ее, когда ее распахнули изнутри.

Он мигнул, ахнул и опять мигнул. Орев, который не удивлялся почти ничему, свистнул и только потом каркнул:

— 'вет, дев!

— Здравствуй, Орев. Привет, патера. Все благословения на тебя этим полднем и все такое.

Шелк улыбнулся, обнаружив, что сделать это легче, чем он ожидал; обругав ее, он, безусловно, ничего бы не добился.

— Синель, как хорошо опять увидеть тебя. Я удивлялся, куда вы делись. И даже послал людей на поиски тебя и Гагарки.

— И ты подумал, что я закончу этим. — Трудно было понять выражение ее крупного плоского лица, но голос прозвучал подавленно.

— Я надеялся, что ты закончила с этим, — осмотрительно сказал Шелк. — И все еще надеюсь, что последняя ночь была последней ночью. — Если богам все равно, почему он должен переживать? Он отогнал мысль подальше.

— Последней ночью никого не было, патера. Или недостаточно, чтобы занять других девушек. Ты думал о ржавчине, верно? Судя по тому, как ты смотришь на меня. Не принимала, начиная с похорон. Входи. — Она отступила в сторону.

Он вошел, стараясь не коснуться ее торчащих грудей.

— Сейчас ты спрашиваешь себя, как долго это продлится? Я тоже. Ты не знал, что я хорошо угадываю мысли, верно? — Она улыбнулась, и ему отчаянно захотелось обнять ее и прижать к груди.

Вместо этого он кивнул.

— Ты очень проницательная. Да, я спрашиваю себя.

Орев почувствовал, что о нем забыли.

— Где Гаг?

— Не знаю. Хочешь в мою комнату, патера? Ты сможешь сесть, и мы поговорим, как раньше.

— Я должен поговорить с Орхидеей, но если ты хочешь…

— Мы не обязаны. Пошли, она, скорее всего, одевается. Ее комната там. — Синель повела его по коридору, который он помнил очень смутно. — Может быть, я могу прийти к тебе завтра и мы поговорим? Только ты сейчас не на Солнечной улице, верно?