Очень далекий Тартесс - Исай Лукодьянов Страница 10

Горгий осторожно ответил:

– Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела…

– Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет лишних ушей.

Угораздило же меня заглянуть в эту дыру, подумал Горгий, отирая с лица обильный пот. Впутают они меня в беду…

– Бывало, – сказал он тихо.

– Так я и думал. – Тордул придвинулся поближе. – А теперь скажи: как поступали у вас изгнанные правители?

– Ну… бегали в соседние города… Бывало, скликали народ и…

– Дальше! – потребовал Тордул, видя, что грек замялся.

– И шли войной на того, кто их изгнал.

– Клянусь Черным Быком, это по мне! – Тордул жарким взглядом оглядел притихших дружков.

– Это было в давние времена, – поспешно добавил Горгий, – сам я ни разу не видел…

– Скоро увидишь! – Тордул трахнул кулаком по столу.

Тут произошло непонятное. Лохматый, что спал с перепоя, вдруг сорвался с места, метнулся к двери. И выскочил бы, если б Ретобон не прыгнул вслед, не подставил беглецу длинную, как жердь, ногу. Лохматого потащили в темный угол, вокруг сгрудилось несколько человек… На миг увидел Горгий безумно выпученные глаза, вывалившийся язык… Лохматый захрипел…

Топот ног, звон оружия – в погреб спускались стражники в желтых кожаных нагрудниках. В темном углу люди Тордула закидали тело удавленного тряпьем.

Воцарилась тишина.

– Есть ли здесь грек из Фокеи? – раздельно выговорил старший стражник греческие слова.

Горгий поднялся, не чуя под собой ног.

– Ты хозяин корабля? Великий царь Тартесса желает видеть тебя.

– Что же это за черная бронза, которую жаждал заполучить ваш Горгий?

– Да что-нибудь вроде современной бериллиевой.

– Бериллиевая бронза? Ну, это действительно очень прочный сплав. Кажется, его используют для особо важных пружин и еще для чего-то. А в Тартессе делали из черной бронзы мечи?

– Вероятно. Меч из черной бронзы перерубал обычный бронзовый меч.

– Серьезное, значит, по тем временам оружие. Понятно, почему был у них закон, запрещающий его продажу: боялись соперничества. Так?

– Да. Опасались главного своего врага – Карфагена.

– Главный враг… Главная забота – выделка оружия… И так на протяжении всей истории. До чего же все-таки драчливо человечество. И не пора ли договориться, остановиться…

В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было – давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса.

Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам раздавал куски – сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному казначеи Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим, кто помельче. Сотрапезников было немного – лишь самые приближенные, именитейшие люди Страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки – рослые, откормленные – сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже перепадали жирные куски.

– Замечаю я, Сапроний, – сказал царь, – последнее время ты много ешь, но мало сочиняешь.

Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их кверху:

– Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными стихами, славящими твое великое имя!

Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю: добрую половину тартесских законов он некогда сам, своею рукою, положил на стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение, и глашатаи выкрикивали его стихи на всех перекрестках, и помнить их наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть замеченным в сомнениях.

Сапроний начал читать. Пылали от верноподданнического экстаза его жирные щеки, тряслось под цветным полотном огромное брюхо. Гремел и отдавался под каменными сводами его сильный, звучный голос:

Что есть Сущность? Внимай: Сущность есть Неизменность!

Вьется овод вокруг круторогой коровы всегда неизменно,

Неизменно вращается обод колесный вкруг оси тележной,

Неизменно вращается солнце вокруг Тартессиды,

Неизменность – и мать и сестра твои, вечная Вечность,

На устоях твоих и воздвигнуто вечное царство Тартесса…

Сапроний икнул и продолжал с новой силой:

В чем Основа Основ? В Накоплении, вечно текущем.

Вечен тысячелетний Тартесс в накопленье Основы.

И пока за пиримом пирим серебра голубого

В щит Нетона ложится…

– Стой, – прервал Аргантоний вдохновенную речь поэта. – «За пиримом пирим» – плохо. Не поэтично. Слово «пирим» годится только для рудничных донесений. «За крупицей крупица» – так будет хорошо.

– Хорошо? – вскричал Сапроний. – Нет, Ослепительный, не хорошо, а превосходно!

Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой. Кашлянув и прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес тонким голосом:

– Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония. Он говорит: «В Накоплении, вечно текущем». Это не совсем точное определение. Сущность Накопления – неизменность, а не текучесть, хотя бы и вечная. Ибо то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму Сущность и даже, – он понизил голос, – даже Сущность Сущности.

– Да что же это! – Сапроний встревоженно затряс подбородками. – Я, как известно, высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но не согласен я! В моей фразе понятие «Текучесть» совокуплено с высшим понятием «Вечность», что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и подтверждают Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности.

– И все-таки стихи уязвимы, – мягко сказал Кострулий. – Даже оставив в стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замочу, что на протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого имени Аргантония. А, как известно, упоминание не должно быть реже одного раза на шесть строк.

Сапроний подался к царю тучным корпусом.

– Дозволь же. Ослепительный, дочитать до конца – дальше идет о твоей непреходящей во веки веков славе… – Он вдруг осекся, завопил: – Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня гак!

Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта.

У Аргантония борода затряслась от смеха.

– Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? – спросил он.

Павлидий убрал улыбку с лица.