Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов Страница 10

Время шло. В гостиной продолжалась беседа. Я устал терпеть и тихонько спустился вниз. Мать не стала гнать меня назад, а отец заседает — ему не до меня. Спустился я и тут же нырнул в сад, забрался на свой наблюдательный пункт, устроенный, в ветвях старого дуба с отломанной ураганом верхушкой.

Уже три с половиной часа гости разговаривали с отцом. Наконец один появился на крыльце. Это был опальный сановник. Он вышел из дверей, совсем по-домашнему потянулся, раскупорил пачку «Алтая», достал швейцарскую зажигалку «Зиппо», неспешно высек искру и вдруг с досады швырнул эту редкостную штуковину в заросли крыжовника, смял пальцами папиросу, скрежетнул зубами.

Опишу я вам столичного изгнанника. Породистый аристократ — из тех бешеных, черногривых, горбоносых терцев, что любили жениться на статных, неприступных сибирячках с пшеничной косой до колен, смелых, верных и нежных. Правда, с женитьбой он с первого раза крупно промахнулся, зато во второй раз попал в точку… Среднего роста, жилистый, с офицерской выправкой, бровастый, с высоким лбом, пронзительным взглядом и иронично изогнутыми губами. Одет он был в элегантный черный, с пепельными отворотами сюртук, пепельные же брюки и черные, идеально начищенные туфли. На груди его блестело шесть крестов и восьмиугольных звезд. Вряд ли он прицепил их сегодня по своей охоте.

Звали его Виссарион Удалой. Происходил опальный сановник из древнего и славного рода, верно служившего еще Ермаку Тимофеевичу. Был он князь, хотя денег больших не имел: президентская компенсация за отнятые фамильные поместья изрядно усохла из-за инфляции да еще приходилось платить солидные алименты. Был он бывший профессор Технического университета, бывший член Президентского совета, бывший помощник канцлера Поленова и наконец, бывший министр просвещения в знаменитом кабинете Рамзина.

Взлеты и падения, внезапные возвращения в Белый Дом и столь же неожиданные отставки, неудачные покушения, домашние аресты, тюрьма и амнистия. И наконец — после проигранных выборов шестнадцатого года, — ссылка в таежный город Кедрин, в Тмутаракань (так он видится из столичных чиновных кресел). Тут князь и осел, женился во второй раз.

Первая жена не захотела бросать модный салон мадам Гуффи, где проводила вечера, своих портных, куаферов, массажистов и поездки на карлсбадские воды. Впрочем, было время, когда Удалой мог вернуться в столицу. Не пожелал. А нынче вряд ли пришелся бы там ко двору. Такая вот интересная биография.

На крыльце рядом с князем вдруг оказалась наша мать. Только что возилась на кухне — тушила в духовке индюшку с винной ягодой и морошкой. Это ее коронное блюдо. Мать неслышно вышла из дому и взяла Удалого за локоть, будто он — сват или брат. Встав на цыпочки, шепнула что-то на ухо, погладила пальцами руку — от локтя до самого плеча. Видел бы ее отец!.. Но он по-прежнему был в гостиной. Сановник чуть наклонил лобастую башку, что-то прошептал ей в ответ. Она молча кивнула и тотчас ушла в дом. Я скатился с дерева и беззвучно прокрался следом.

— Что ты ему сказала? — спросил я у матери, вновь воцарившейся на кухне.

— Кому? — с хорошо сыгранным удивлением глянула она и лукаво улыбнулась. — Когда же они закончат? Индюшка готова. Еще немного — и перестоит.

Мать моя — очень красивая женщина. Я только недавно осознал эту простую истину и перестал кипятиться, видя, какими глазами на нее глядят посторонние мужчины. Ее длинные темно-русые волосы, собранные в тяжелый пучок, лучистые карие глаза и тонкие черты лица подошли бы скорее античной богине, чем дочери рыбака. Добавьте сюда проницательный ум и острый язык… Неудивительно, что мать царит на любом гильдийном празднике.

— Князю, мамочка. Князю. Не держи меня за дурака и не заговаривай зубы. — Я начал злиться. — По-моему, вы знакомы. Хорошо знакомы… — Последнюю фразу я постарался произнести зловеще.

Мать посмотрела на меня совсем по-другому — пристально и даже, черт возьми, с жалостью! Как будто вдруг обнаружила какую-то сыпь или язву, которую я сдуру принимаю за боевой шрам или татуировку инициации. И вылечить она меня — против моей воли — никак не сможет. У отца тоже иногда бывает такой взгляд. И это значит, что я изрядно обгадился и надо срочно спасать положение.

— Я сказала князю одно волшебное слово, которого ты пока не знаешь. Зато отец сразу поймет. И тогда индюшка будет спасена. — Она снова улыбалась; вот только улыбке не хватало радости. Морщинок у глаз стало больше, и лет сразу прибавилось, и накопившаяся усталость была теперь заметна со стороны.

Я поднял руки, мол, ладно — сдаюсь и начал пятиться к двери. Чего-чего, а ссориться с матерью не хотелось.

— Скажи Сельме, чтобы накрывала в саду. Стол раздвинь, оботри, стулья принеси из спален и кабинета, и вот что еще… — Мать замолкла на секунду, а затем добавила прежним тоном — я поначалу даже не сообразил, о чем речь: — Он — муж моей сестры.

— А разве у тебя?.. — Почувствовал, как отвисает челюсть. Только и выдавил из себя: — Бегу. — И ринулся вверх по скрипучей винтовой лестнице, перескакивая через две ступеньки. Словно от чумы спасался.

То, что у мамы куча братьев и сестер, я, конечно же, знал. Однако не гостили они у нас никогда и разговоров о них отец с матерью не вели (по крайней мере, при детях). Но вот новость так новость… Что же за семейство у них такое, если одна дочь выходит замуж за аристократа, другая — за и-чу славного рода? А прочие? Неужто так и прозябают в своем Шишковце, день от дня ловят язей и судаков или стирают исподнее рыбарям да плодят обреченных на нищету детей?

Через четверть часа гости повалили из дверей все разом. Они жаждали прохлады и ринулись в сад. Громкие голоса, смех раздавались теперь повсюду. Можно подумать, они пришли на благотворительный бал, а не решать судьбу Кедрина.

Я перехватил оч-чень странный взгляд, которым отец, вышедший из гостиной последним, адресовал матери, и тут же унесся за очередной партией стульев. Младшие сунулись было мне помогать, но Сельма поймала их на лестнице, и пришлось бедолагам делать крутой разворот.

Отец вышел на крыльцо, утомленно привалился плечом к косяку, вздохнул тяжело, поднял к закатному, залитому багрянцем и чернилами небу печальные синие глаза. Век бы не видел эту шумную компанию. Редкий случай, чтобы отца кому-то удалось так измочалить…

Я мало похож на отца. Материнская и отцовская кровь причудливо перемешалась во мне.

Федор Пришвин, когда был помоложе, удивительным образом напоминал покойного премьера Рамзина: тот же высокий лоб, густые брови, латинский нос и пушистые усы, которые почти скрывают тонкие губы. Лишь небольшой подбородок чуть портил картину. Зато добрая улыбка освещала и удивительно преображала его лицо. Теперь, когда густые отцовские кудри поредели и на висках проступила седина, стало ясно: Федор Иванович пошел в своего деда — Сергея Пришвина. Со старинной фотографии на нас смотрел отец — только был он непомерно грозен да еще отпустил бороду, пряча страшный шрам на подбородке.

Позднее, когда делегация убралась восвояси, отец собрал семейный совет и подробно пересказал свою беседу с отцами города. Где он взял на это силы, ума не приложу.