Возвращение на Обитаемый остров - Владимир Третьяков Страница 10

Сикорски поднялся:

– Хорошо, пока достаточно. Остальное расскажешь по дороге, – он посмотрел на часы. – Времени в обрез. Ты сам идти сможешь?

– Да, все нормально, – сказал Максим, вставая с кровати. – Пилюля Яна Викторовича творит чудеса.

– Ну, тогда давай с ним прощаться и пойдем.

Они поочередно обнялись с Комарницким. Тот смахнул набежавшую слезу и сказал Максиму:

– Удачи тебе, сынок!

Сикорски еще раз кивнул однокашнику и, без лишних слов, первым вышел из комнаты.

Шаг… второй… третий… четвертый… Всего их триста пятьдесят четыре. Сосчитаны они давно – еще в первый день, и Максим чувствовал, что каждый из них дается все труднее и труднее. Время, как будто остановилось, а ведь это еще только полдень – самая жара, и работать в этом пекле предстоит долго, до позднего вечера. Хотя, назвать работой то, чем он занимается на протяжении последнего месяца – значит оскорблять столь высокое понятие, каким принято считать труд. Набрать корзину битого щебня в карьере, затем, держа этот груз на плече, подняться по деревянному трапу, пройти по пыльной тропинке до неглубокого обрыва, под которым уже дожидается очередной самосвал, и вывалить камни в его кузов. Идти необходимо осторожно, чтобы не оступиться на каменной крошке и не загреметь вниз с двадцатиметровой высоты. Потом предстоит спуск вниз за новой порцией. И так весь день. Корзина с камнями весит килограммов тридцать пять – сорок. Не так уж и много для тренированного молодого человека, но уж больно тупая эта работа. За несколько дней уровень интеллекта падает катастрофически, почти до нулевой отметки. Прямо-таки, кусками отваливается и остается лежать там, в карьере, на трапе и даже падает в кузов самосвала. И сколько времени продлится еще эта каторга – непонятно. Сикорски обещал, что не станет затягивать с побегом, но дни бегут, силы тают, а от руководителя операции нет ни ответа, ни привета.

«Еще день продержусь, а потом не выдержу – сам сбегу, без всякой помощи. То-то переполоху будет!» – злорадно подумал Максим, вываливая камни из корзины в кузов. Он вытер пот тыльной стороной ладони, выпрямился и оглянулся вокруг. Из карьера гуськом по трапу тянулись такие же, как и он бедолаги – каторжники. Чуть выше того места, где все они опорожняют корзины, на невысоком гребне сидят легионеры с автоматами наизготовку.

Все, нужно спускаться вниз, а то ближайший к нему солдатик с глуповатым деревенским лицом и оттопыренными ушами, сегодня какой-то очень уж нервный. Может, он письмо из дома получил, где сказано, что невеста, не дождавшись его со службы, выгодно выскочила замуж за сынка местного преуспевающего бакалейщика. А может, у парня просто изжога после утрешней перловки… Одним словом, жизнь у него с утра дала трещину, а тут еще его совсем некстати назначили в конвой, на охрану этих полутрупов. Да, такой шмальнет из своего автомата, не особо задумываясь, зачем он это делает, хотя бы просто для того, чтобы поднять свой жизненный тонус. Он даже не по заключенному шмальнет: за просто так убиенного с него могут и взыскать. Нет, он шмальнет рядом, чтобы падаль эту ходячую подстегнуть. Чтобы он, гадюка имперская, запрыгал, как бы танцуя, и тем самым развеял грусть – тоску, а заодно и остальных собратьев по охранному ремеслу повеселил. «Все должно быть предельно достоверно», – вспомнил Максим фразу, произнесенную Сикорски, и невесело усмехнулся.

У них, у охранников, жизнь ведь, в сущности, тоже не сахар. Развлечений особых нет, вот они их и придумывают сами, а изобретательность в этом деле, как правило, ограничена размерами портупеи. Недаром ведь дядюшка Кану иронично подтрунивал над ним с Гаем: «Как надену портупею, так тупею и тупею». Нет, с нервным охранником действительно лучше не связываться. Сейчас рисковать нельзя. Максим тяжело вздохнул и поспешил в карьер.

Операция «Микроб», по его мнению, началась успешно. Прогрессоры вытащили белую субмарину из укрытия, где она находилась все то время, пока готовили Максима, и отбуксировали точнехонько в то место, где лодка потерпела аварию. Затем очень быстро восстановили на ней ту обстановку, которая обычно бывает на судне минут тридцать спустя: дым, гарь, тела погибших в характерных позах. В этот «интерьер» поместили двух бесчувственных матросов и Максима – Турренсока, очень удачно имитировавшего состояние человека, пережившего удар взрывной волны. После этого земные наблюдатели мгновенно исчезли с места происшествия, предоставив дальнейшим событиям развиваться естественным путем.

Матросы, пришли в себя почти одновременно, но в тот момент, когда они совсем уж было собрались покинуть тонущее судно, раздался слабый стон «вернувшегося из небытия» «Турренсока». Спасение товарищей по оружию, в особенности старших по званию, являлось для моряка подводника Империи делом чести. Поэтому Максиму сунули под нос флакон с какой-то гадостью, приводившей в чувство еще лучше нашатыря, после чего, взяв под руки, вытащили на палубу. Лишь там Максим позволил себе слабым голосом осведомиться о том, что же случилось.

– Лодка тонет, надо срочно уходить! В живых остались только мы, – ответил ему матрос по имени Серк.

«Турренсок» с усилием поднялся на ноги и, опершись на плечо второго матроса, которого звали Клуг, спросил:

– Вы уверены, что живых больше нет?

– Так точно, вашдитство! – по-уставному отрапортовал Серк. – Проверяли, мы единственные, кто уцелел после взрыва.

– Хорошо, – распорядился «Турренсок». – Берите личное оружие, мешки с сухим пайком и выходите, а я пока уничтожу секретные документы. Нельзя чтобы они достался врагу.

Вскоре моряки уже выбрались на берег, уселись среди огромных валунов и начали обсуждать план своих дальнейших действий. Решили скрытно двигаться берегом моря, искать какое-нибудь судно, хотя бы небольшое. Если понадобиться – захватить его, а уж дальше вверить себя воле волн и Морского Бога.

Они прошли несколько километров, когда на них «совершенно случайно» нарвался танковый патруль береговой охраны. Бежать или отбиваться не имело смысла – танкисты двумя короткими пулеметными очередями строго ограничили рамки свободы подводников, а затем погнали их в плен.

Следующие две недели они просидели в карцере – каменном мешке без окон, где чувство времени терялось очень быстро. Это было главное, чего добивался Сикорски: в случае чего никто из пленников не смог бы точно вспомнить, сколько же они просидели – десять или двадцать дней, потому что часы у них предварительно отобрали. А потом – лагерь, работа в каменоломне и ожидание.

Заключенные успели сделать еще по два рейса, и лишь после этого раздался долгожданный сигнал, призывающий их на обед. Меню традиционное, повторяющееся изо дня в день: миска бурды из какой-то разновидности местной брюквы, именуемая здесь супом, вяленая рыба с максимально возможным содержанием в ней соли, да кружка мутной жидкости, которую здесь надлежит называть чаем. После такого обеда желудок, по наблюдениям Максима, начинал работать как-то уж очень «удивленно».

«Островитяне» старались держаться вместе. Охрана очень строго следила за тем, чтобы заключенные не переговаривались между собой. В карцере троица подводников сидела порознь, каждый в индивидуальном отсеке. Турренсока, как офицера, старательно изолировали от основной массы. Но делалось это не из какого-то особого к нему уважения, а по чисто практическим соображениям: старший по званию способен стать инициатором беспорядков или коллективного побега. Рядовой, правда, тоже на многое способен, но командир есть командир, у него организаторских способностей все же побольше. Так что, напрямую переговорить со своими подчиненными Турренсоку не удавалось, и тогда он избрал другой способ для общения. Когда колонну заключенных вели на работу, он становился в строй рядом с Клугом, брал его руку в свою и, легким касанием пальцев, при помощи кода Мэга, который знал любой моряк, передавал все, что хотел сказать.