Крылья распахнуть! - Ольга Голотвина Страница 10

– Виновата, сударь… Клянусь Эном Изначальным, что с сегодняшнего дня я в команде вот этого капитана.

Вперед вышел верзила-джермиец. Положил руку на книгу и степенно сообщил:

– Я, Хаанс Куртц, боцман, прозванный Рябым Медведем…

И повторил слово в слово то, что сказали до него Отец и Мара.

Следующей присягу принимала Лита:

– Я, Лита Фьорро, прозванная Паучком, повар…

Дик Бенц вскинул голову. Он заметил, что сеорета Лита опустила в своей фамилии частицу «диль», которая в Иллии указывает на дворянское происхождение.

Удивило его и другое. На летучем корабле нет камбуза. Нарезать окорок и раздать сухари и вино – не работа. Всерьез готовить приходится лишь во время нечастых стоянок возле берега. Повару приходится делать ту же работу, что и прочим леташам: паруса ставить, грузы ворочать.

Но – эта девочка?..

А в принесении присяги возникла заминка.

– Ты, когтистый, разве наших богов почитаешь? – строго вопросил сержант.

– Раз живу на вашей земле, то и почитаю ваших богов, – хладнокровно отпарировал илв. Его тонкий птичий голос не казался смешным.

– Резонно. Ну, клянись.

– Я, илв по прозвищу Филин, другого имени не имеющий, матрос и плотник…

Шестой член команды, халфатиец, прикасаться к «Слову богов» отказался: вера запрещает. Но он, Райсул, сын Меймуна, прозванный Грифоном, матрос и парусный мастер, готов поклясться Единым и его пророком Халфой в том же, в чем клялись другие.

Сержант махнул рукой и отступился от иноземца.

– Ну, все, что ли? – рыкнул бородач Диого.

Боцман хлопнул себя ладонью по лбу:

– Юнгу забыли!

Огляделся. Нашел затаившегося в углу подростка. Подтащил за шиворот к сержанту:

– Слыхал, что говорить надо? Давай, как все.

Юнга сжался и забормотал:

– Я, Олух… прозванный Олухом… как все…

Расхохотались и стражники, и леташи.

– Уж вы его простите, сударь, – сказал боцман командиру стражи. – Он у нас с придурью.

Развеселившийся и подобревший сержант кивнул:

– Да я и не думаю, что этот вояка разнес таверну… Ваша милость может забирать своих людей.

* * *

Отойдя от «Попутного ветра» на безопасное расстояние, команда остановилась, чтобы обговорить неожиданный оборот дел.

Дик Бенц сиял, как только что отчеканенный делер:

– Вот видите, как славно получилось! Теперь вы – моя команда!

Мара вздохнула и жалобно, как маленькая девочка, попросила:

– Отец, скажи команде мудрое слово!

Маркус Тамиш, прозванный Отцом, пристально взглянул на нового капитана – и сказал команде мудрое слово:

– Влипли…

Черная поверхность воды неподвижно стыла меж замшелых валунов. На каждом камне было вырезано по знаку. Что означали эти линии, глубоко ушедшие в гранит, не знал ни один из живущих ныне людей. Народ, создавший эту письменность, давно ушел в вечность, истребленный предками виктийцев. А знаки остались – и несли в себе скрытую силу. Даже мох, пышно разросшийся на валунах, не посмел закрыть глубокие бороздки.

Вода, замкнутая в кольцо из валунов, словно дышала холодной, ровной, застоявшейся за долгие годы ненавистью.

Над колодцем навис каменный свод – низкий, в разводах плесени, невидимых в темноте. Колодец сквозь мрак гляделся в свод черным глазом воды, всматривался, пытался проглядеть насквозь.

Но вот у входа в подземный зал замерцало пламя свечи. Ему не под силу было озарить мрачное подземелье, но оно уверенно очерчивало спокойный, с мягкими, расплывчатыми краями круг света, который неспешно приближался к колодцу.

Моложавый, статный человек со свечой в руке склонился над водой, стараясь не касаться валунов. Не потому, что опасался скрытой в камнях колдовской силы, нет. Просто не хотел испачкать свое белое одеяние.

– Здравствуй, учитель, – сказал он негромко. – Ты слышишь меня? Это я, Алмаз…

Колодец презрительно молчал.

– Я давно не навещал тебя, – продолжал Алмаз. – Прости, столько дел… Ожерелье процветает. Помнишь, ты говорил, что я, Двуцвет и Сапфир зря взяли имена у драгоценных камней… что мы – три паука в банке и когда-нибудь сожрем друг друга. Ты оказался не прав. Нас уже семеро, и каждый воистину драгоценен. В замке постоянно живут лишь четверо… ах, замок, не устаю тебя за него благодарить, ты так замечательно его выстроил!

Поверхность воды покрылась крупной рябью, но тут же вновь застыла, словно черный лед. Но человек успел заметить это движение, и по его тонким бледным губам скользнула злорадная улыбка.

– Мы упорно трудимся и совершенствуемся, учитель. Помнишь, как Сапфир теряла сознание от напряжения, протащив облако от Китовой бухты до Рудного кряжа? Теперь она устраивает бурю так уверенно, словно ее матерью была сама Эссея Легкокрылая. Года три назад прогнала ураган через всю Антарэйди, до Спандийского моря, даже горные хребты не были ей помехой! А ведь не прошло и пятидесяти лет, как я тебя… как мы расстались с тобой, учитель. Ах, как мне не хватает твоих уроков, твоих мудрых советов…

Отражение лица на поверхности воды расплылось радужными пятнами – и сплелось в другую картину: страшная морда чудовища с окровавленными клыками.

– Ну, зачем так, зачем? – мягко попенял гость своему незримому собеседнику. – Вовсе я не зверь, не ужасная тварь. Наоборот, я благодетель человечества – не нынешнего, разумеется, а будущего. Идеального, безупречного человечества, которое я создам при помощи скальпеля и магии. У меня уже получаются люди с жабрами на шее и с перепонками между пальцами. Чешуя, правда, приживается скверно, рабы умирают под скальпелем. Но пятерых я все-таки создал – живут, плавают. А вот крылья никак не удается вживить в человеческие спины… Я еще не утомил тебя, учитель? Перед кем и выговориться, как не перед тобой! Ты всегда был так терпелив и добр ко мне…

Отражение вновь обрело черты человеческого лица, стало четким – и вдруг словно взорвалось. Череп раскололся, мозг ошметками разлетелся в стороны, глаза омерзительно вытекли.

Гость расхохотался:

– Ах, учитель! Неужели ты хотел бы проделать это со мною? Не верю, не верю! Должно быть, ты предупреждаешь меня, чтобы я берег здоровье? Я берегу. Ты же видишь – я вернул себе молодость!