Поколение Справедливости - Ив Престон Страница 10

– Шея, – отрывисто командует доктор, становясь похожим на привычного себя. Профайлер продолжает сопротивляться изо всех сил, он мотает головой, и мне приходится приложить усилия, чтобы зафиксировать его голову, позволяя сделать укол. Юноша затихает, его дыхание постепенно выравнивается, и он закрывает глаза, проваливаясь в сон.

Константин тоже прикрывает глаза на несколько секунд, медленно выдыхая. Затем он встает, и я наблюдаю за тем, как легко он поднимает заснувшего профа и укладывает его на кровать, накрывая пледом. Подойдя к столу, Константин достает из того же нижнего ящика плоскую бутылку, затем возвращается, опускаясь на пол рядом со мной. Вытянув ноги вперед, он опирается спиной на мою кровать. Отпив из бутылки, доктор протягивает ее мне, и я уже собираюсь взять ее, как вдруг он отдергивает руку.

– Подожди-ка. – Его взгляд поднимается к потолку, и он беззвучно шевелит губами, что-то вспоминая. – Ты ведь уже перестала принимать синие таблетки? – озабоченно интересуется он и, дождавшись моего кивка, вкладывает бутылку в мои руки. – Тогда можно.

Я делаю глоток, морщась, когда горькая жидкость обжигает горло.

– Надо заменить кровати, – рассеянно говорит Константин, похлопывая по боковине моей. – Или бортики приделать…

– Линкольн удивилась, почему ты до сих пор не привязываешь своих пациентов. Стоит прислушаться, доктор. – Я замолкаю, осознав, что обратилась к нему слишком фамильярно. Впрочем, за последние полчаса я успела накричать на него, стать свидетелем панического приступа и ударить по лицу… А теперь мы сидим на полу и пьем из одной бутылки. Пожалуй, сейчас я уже зашла слишком далеко, чтобы вернуться к обращению «доктор Константин».

– Стоит прислушаться… – повторяет он, вновь прикладываясь к бутылке. – Говоришь, он разбудил тебя? – поворачивая голову ко мне, интересуется Константин.

– Мне снился кошмар. – Я нервно сглатываю под пристальным взглядом. – Наверное… мне было очень страшно, и это привлекло его внимание.

– Может быть. – Константин пожимает плечами. – Профайлер, прошедший настройку, никак не отреагирует на спящего. Сны для него бесполезны, ему нужны только воспоминания. А для этого, – доктор кивает в сторону спящего юноши, – для него все одинаково реально.

Константин заблуждается. Профайлер не просто проник в мой сон – он добрался до связанного с ним воспоминания, реального воспоминания. Но я скорее откушу себе язык, чем сообщу ему о подобных способностях ненастроенных профайлеров.

Отставив бутылку в сторону, Константин поднимает лежащий на полу шприц-пистолет.

– Как же мы будем работать с профайлерами, когда запасы стаба иссякнут… – бормочет он, рассматривая на свету прозрачную ампулу с остатками зеленоватой жидкости. – Мы ведь до сих пор не знаем, как его синтезировать.

– Настолько незаменим? – интересуюсь я. Константин переводит взгляд на меня.

– Половина ампулы успокоила профайлера, который был уже близок к крику, – медленно говорит он. – На твой срыв после церемонии прощания мне пришлось потратить чуть больше четверти. Ты не смогла справиться с болью, причиненной прощанием с тем, кто был тебе дорог, и стаб забрал твою боль, стер ее из памяти. Только он способен на такое.

…А потом я проснулась и решила присоединиться к Корпусу, не имея о нем ни малейшего представления. Этот стаб, который сейчас так расхваливает Константин, привел меня к крайне опрометчивому поступку. А если вспомнить прелесть стаб-конфликта…

Разумеется, я не говорю этого вслух. Мне не хочется перебивать Константина, сейчас гораздо интереснее за ним наблюдать. Я вижу, что паника так и не покинула его, – нет, она просто затаилась внутри, в выжидании подходящего момента. Кажется, будто она лишь вернулась на привычное место, будто она всегда была, есть и будет там, спрятанная за фасадом строгого костюма и выверенных движений. Но что ее породило?

Моя собственная паника выбирается наружу, стоит только взять в руки пистолет. Но сейчас, пока у меня есть время, я собираюсь задать ей трепку и буду упражняться в стрельбе так часто, что рано или поздно паника отступит, сдастся, устав раз за разом хватать меня за горло.

– Эти несколько капель, – Константин вновь возвращается взглядом к жидкости в ампуле, – не способны повлиять на память. Но они могут прогнать все твои тревоги. Один укол – и все, что тебя окружает, вдруг приобретает особую четкость. Ты видишь мир так ясно, как никогда прежде, как будто всю жизнь тебе приходилось смотреть на него сквозь стекла заляпанных очков, а потом кто-то отобрал их у тебя и вернул заботливо протертыми. Все выглядит иначе. Один укол – и внутри тебя все становится на свои места, ты понимаешь то, чего не понимал прежде, решение любой твоей проблемы находится в считаные секунды, и остается лишь удивляться, как же ты не смог догадаться прежде…

– Ты принимаешь его, – перебиваю я доктора, пораженно выдыхая. Сомнений быть не может: только что он описал собственные ощущения.

– О нет. – Константин не отрывает жадного взгляда от остатков стаба в ампуле. Его руки нервно подрагивают. – Больше нет. Но если бы мог, то принимал бы его каждый день.

Я была под остаточным действием стаба, и это совсем не походило на то, что описывает Константин. С доктором что-то не так; в этом идеальном механизме есть какой-то изъян, существенный изъян, а стаб способен устранить его на время. Как же я не поняла этого раньше? Он пытается навести порядок вокруг себя, потому что отчаялся обрести его внутри.

– Как же ты можешь лечить других…

– Если сломан сам? – перебивает меня Константин, и его губы расходятся в улыбке, обнажая ряд ровных белых зубов. Только сейчас, когда он улыбается, я понимаю, что он очень красив: у него мягкие, плавные черты, которые прежде скрывались строгой мимикой, что совершенно не соответствует этому лицу. Пряди темно-рыжих волос сейчас не зачесаны набок, а спадают на лицо, делая Константина моложе своих лет, едва ли не моим ровесником. Он смеется, его смех становится все громче, переходя в хохот. Ужас зарождается внутри меня, когда я вижу, как Константин хохочет, запрокинув голову, как эти чистые, правильные черты искажаются в пугающе безумной гримасе, и это безумие заставляет меня цепенеть, не позволяя даже ударить доктора, чтобы заставить замолчать.

– Разве ты не видишь? – Он захлебывается смехом, выступившие слезы блестят на его глазах. – Разве ты не видишь? – с горечью повторяет доктор, отсмеявшись. – Мы все уже сломаны, – шепчет он, разводя руками, – каждый житель этих проклятых подземелий. Кондор… Он так отчаянно стремится подготовить вас к грядущей войне, он так надеется, что она не сделает с вами того, что сделала с ним… Но эта надежда ослепляет, не позволяя ему увидеть, что это уже произошло. Война уже сломала вас. – Я слышу неприкрытое отчаяние в его голосе. – Все вы живете во имя войны, и другая жизнь вам не знакома.

– Ты говоришь «вы». – Мой голос немного дрожит. – Тогда во имя чего живешь ты?

Долгий взгляд. Константин проводит рукой по волосам, убирая их от лица.