По следам полка Игорева - Станислав Росовецкий Страница 10

Что же до Русской земли, то уже этот разгром Киева свидетельствовал о её тяжкой болезни. Было, впрочем, много и других признаков упадка, не каждому очевидных. Ведь для простого обывателя скверные перемены незаметны, потому что вертится он волчком в рутине повседневности, иное дело – разумный читатель летописи. Тот теперь только вздыхать может по той тёмной поре, когда русское войско плавало на челноках под Царьград и грабило берега ещё более далекого Хвалынского моря, а Святослав Игоревич завоёвывал Болгарию. Ведь Олег Вещий в знак победы даже прибил свой щит на вратах Царьграда! Конечно же, греки не преминули отодрать Олегов щит от ворот Константинополя, как только челноки победителей скрылись за мысом, а их пьяные песни перестали терзать изысканный греческий слух. Зато какое славное всё-таки было деяние, достойное героев древнего Омируса!

И те времена теперь кажутся ему баснословными, в кои Владимир и его сыновья ходили в Чехию и Моравию, вооружённой рукой помогали королю-родственнику наводить порядок в Польше. Теперь ведь, напротив, венгерские и польские войска приходят на Русь, ввязываются в княжеские усобицы. И если Изяслав Мстиславович сумел удержать тех же союзных ему венгров от грабежей на Руси, то теперь они всё смелее вмешиваются в борьбу между князьями и боярами в Галицкой земле. И чем теперь это Галицкое княжество, а равно с ним Полоцкое или Суздальское, или Господин Великий Новгород, чем они отличаются от иноземных государств-соседей, от той же Польши или Венгрии? Там точно так же сидят родственники великого князя киевского, и точно так же они самостоятельны и от Киева независимы. Когда-то женили русские князья сыновей на английских королевнах и греческих принцессах, а дочерей отдавали за варяжских конунгов и французских королей. Теперь не метит так высоко Рюриково племя – где уж ему! Теперь для русских князей и смуглая половчанка сойдёт за иноземную принцессу.

А власть великого князя киевского? Разве не сузилась она, не ссохлась, будто кожаная перчатка, попавшая под дождь? Вот один из старших князей, победив всех противников, встал на костях, а затем утёр кровавый пот, приехал в Киев и сел в золотое кресло на Ярославовом дворе. Что же досталось ему под начало как новому великому князю? Да только разорённый Киев, малое пространство земель под городом, где даже Белгород, Вышгород и Овруч, некогда пригородные крепости, выделены теперь в самостоятельные уделы, – и всё. Да ещё великая честь, конечно… И призрачное старшинство над родом Рюриковичей, и уважение от «чёрных клобуков». А теперь вот уж лет десять, как на Русской земле два великих князя: один в Киеве сидит, а другой в Вышгороде, – и ничего, все привыкли…

Но если страна слабеет, то найдётся, в конце концов, для неё новый хозяин, чужой, иноземный, поневоле жестокий к покорённому народу властелин. А когда придут на Русскую землю такие завоеватели, тогда теперешняя жизнь, бедная и убогая, но под своими, нашей же веры и обычаев, князьями, покажется райской. Вот только не знал Всеволод, откуда он придёт, суровый, не знающий жалости завоеватель. Не с полудня, не из Царьграда: там греческому цезарю не до нас, ибо сам судорожно пытается удержать свои земли. И не с Востока: половцы, сильнейшие в Великой степи, точно так же разобщены, как и русичи. На Запад – вот куда с недавних пор со страхом посылал Севка-князёк свой испуганный внутренний взор. И были у него для того свои причины.

Пару лет тому назад его вызвал к себе брат Рюрик, незадолго перед тем победивший Ольговичей и пришедших с ними половцев, а в результате поделивший власть великого князя с главою Ольговичей Святославом Всеволодовичем. Странно было Всеволоду оказаться в том самом роскошном тереме, где так неплохо жилось ему в домочадцах у добряка двоюродного деда Вячеслава Владимировича. Брат его младший, Рюрик, встретивший его, сидя на скамье в гриднице, в ответ на приветствие не пожелал даже подняться навстречу старшему брату, нет чтобы обнять его. Этот уж добряком не был, а про себя Всеволод называл его не иначе, как рубакой.

– Ну, здравствуй, коль не шутишь, брат, – промолвил тогда после долгого молчанья Рюрик. – Как же тебе верить, что не шутишь? Ты ведь теперь скоморох у нас: песни про надутого Святослава складываешь, на пиру у него поёшь, а потом ещё и плату требуешь!

Памятуя, что слово серебро, а молчанье золото, Всеволод молча поклонился.

– Вон и седым волосом на висках оброс, и сгорбился, а всё не образумишься! – продолжал Рюрик, разглядывая брата с обидевшим того любопытством. – Паршивая ты овца в нашем роду, брат, – а ведь род наш великокняжеский! Деда твоего святого и великого Мстислава Владимировича не стыдно ли тебе? Да ладно, известно, что ты в нашем стаде паршивая овца, а с паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок. Есть у нас со князь-Святославом к тебе дело, для державы нашей полезное, да и ты, нищеброд, на нём отчасти поживишься.

– Если соглашусь, брат, не забывай, – буркнул Всеволод.

– Куда денешься? А дело вот какое. Уже вторую неделю в Киеве околачивается посол от немецкого цезаря Фридрика Рыжебородого. Привез грамоту с большим крестом, зовёт нас цезарь в крестовый поход на Иерусалим, снова освобождать от безбожных агарян, от салтана арапского Гроб Господень. Куда нам с князь-Святославом? Дай Бог со своими язычниками управиться! Хотя, говорит, галицкий Ярослав уже согласился. Если, мол, сам не поедет, то пошлёт с дружиной сына Олега, ну того, внебрачного, что от сожженной Анастасии. Так посол сей, Карлус, говорит. Я не очень верю, чтобы друг мой Ярослав согласился отправить дружину в такую даль, если у него в Галиче бояре всё время бунтуют. Посол же Карлус не уезжает – отчего, спрашивается? Любопытно, говорит, ему у нас осмотреться. Ну, понятно мне, почему на самом деле. Посол – тот же разведчик, да только он о нас проведывает, а мы у него ничего не вызнали пока. Это не дело!

– А чем я вам помогу?

– Сие Святослав придумал, горе-соправитель мой. Я даю тебе немецкую одежду из своей казны, кошель с кунами, тебе подбреют бороду по немецкой моде и волосы подстригут. Только вижу, что раньше придётся моим слугам баню протопить…

– Чем я виноват? Пешком пришлось к тебе идти из Киева, брат…

– Ага, понял. Значит, займу ещё коня. И слугу дам своего. И вечером же поедем к Святославу на пир. Представлю тебя немецкому послу как своего брата, а удел твой, мол, далеко, под Минском. Ты ему любопытен будешь как брат мой, великого князя, и ещё тем, что в немецкой одежде. Скажешь ему, что любишь всё немецкое, ну, ещё выпьешь с ним… Потом пригласи на завтра в Рай, чтобы угостить немца уже наедине. А что выспросишь, перескажешь нам со Святославом. Неужто откажешься?

– Так ведь Рай, что на левом берегу, великим князем Юрием устроенный, разорён давно…

– Осталось там где повеселиться, брат. Чтобы с глазу на глаз переговорить, роскошь не нужна. Сам только не напивайся и не болтай лишнего.

– Болтай, не болтай… Да я по-немецки всего два слова знаю.

– А он, сей немец, сам говорит по-славянски. Чудно эдак, однако понять можно.

Уж лучше бы было не понять Всеволоду, что он, этот немец Карлус Браниборский, поведал тогда на своём и в самом деле странном славянском наречии! Оказалось, что выучил он его в земле бодричей, что на речки Лабе. Там он воевал с бодричами, когда папа Евгений объявил против славян крестовый поход. Не всё сразу получилось, но постепенно господину Карла дюку Генрику Льву удалось бодричей покорить. Кто из славян не был убит, того изгоняли, а на освободившиеся земли приводили германцев с Рейна. Теперь Карлус служит цезарю Фридрику Рыжебородому, а тот его за подвиги в земле бодричей произвёл в рыцари. Славянам против немцев не устоять, и когда-нибудь на всех землях, где нынче живут дикие славяне в своих бревенчатых деревнях и городах, поставят свои каменные жилища потомки нового избранного Богом народа, германцев. Ведь уже всем ясно, что именно германцы оказались наследниками Римской империи, и именно они под покровительством Иисуса Христа и Девы Марии совершат тот подвиг, который не удался язычникам-римлянам, – завоюют весь мир.