Звездоплаватели - Георгий Мартынов Страница 11

— Что это такое?

— Разве я не говорил вам?

— Нет.

— Радиопрожектор, — сказал Камов, — это установка в принципе та же, что и радиолокационная. Работает на ультракоротких волнах и по тому же методу — отражения радиоволн. Если на пути радиолуча попадётся какое-нибудь препятствие, то этот луч вернётся обратно и даст сигнал о преграде и расстоянии до неё. На нашем корабле он работает беспрерывно, прощупывая путь звездолёта, как бы «освещает» дорогу. Его работа напоминает обычный световой прожектор, и поэтому он так назван. Я был уверен, что вы знаете о нём. — Первый раз слышу, — сказал я. — Это могло произойти только потому, что ваша подготовка к полёту велась ускоренными темпами. Впрочем, — прибавил он, — мы вряд ли услышим когда-нибудь сигнал об опасности. Встречу с крупным телом, которое может быть опасным для корабля, надо считать исключённой. Даже мельчайшие пылинки вещества в межпланетном пространстве отстоят друг от друга на несколько километров.

— Но вы всё-таки требуете закрывать за собой все двери на корабле?

— Да, потому что мы не вправе рисковать успехом экспедиции. Если существует хотя бы теоретическая вероятность, мы обязаны принять меры против неё. — Я слышал, что метеоры летают роями, — сказал я. — Когда такой рой встречается с Землёй, можно наблюдать фейерверк падающих звёзд. — Для Земли, — ответил Камов, — при её огромных размерах эти рои действительно очень плотны, но для нашего корабля они очень разрежены. Если мы встретимся с самым сомкнутым из этих роёв, то пролетим через него, даже не заметив. Каждая частица в них приходится на несколько кубических километров пространства.

— Выходит, что межпланетные путешествия вполне безопасны?

Камов пожал плечами.

— Всё на свете относительно, — сказал он. — То же и с межпланетными путешествиями. Космический корабль может лететь тысячу лет и не встретить ни одного метеора, но может столкнуться с ним в первый же час полёта. Во всяком случае катастрофа со звездолётом менее вероятна, чем с железнодорожным поездом, но ведь люди ездят же по железным дорогам.

После этого разговора я перестал думать о «блуждающих телах» и последствиях встречи с ними хотя с самого момента отлёта с Земли этот вопрос меня беспокоил. Несколько раз я заводил с Камовым разговор на эту тему, но он почему-то ни разу не упомянул о радиопрожекторе. А оба астронома настолько загружены работой, что у них просто нет времени говорить на такие темы.

Пайчадзе спит не больше пяти часов в сутки. Когда спит Белопольский, я вообще не знаю. Создаётся впечатление, что он никогда не покидает обсерваторию. Как-то я высказал Камову свои опасения, что здоровье наших астрономов может сильно пострадать от такой непрерывной работы.

— Тут ничего не поделаешь, — ответил он. — Впервые за всю историю науки астрономия получила возможность работать за пределами атмосферы Земли. Неудивительно, что наши учёные с увлечением пользуются этой возможностью. Наша с вами задача — стараться облегчить их труд.

…Прошло уже больше двух месяцев с того момента, как мы покинули Землю. Жизнь на корабле вошла в твёрдо установившиеся рамки. Появился распорядок дня, вернее, не дня, а двадцати четырёх часов, так как смены ночи и дня у нас нет. В определённые часы мы собираемся все вместе для завтрака, обеда или ужина. Нет ни стола, ни стульев. Мы располагаемся, кто как хочет прямо на воздухе и на эту же «опору» ставим сосуды с пищей. Ничто не может ни упасть, ни опрокинуться. Тарелок нет, — в этих условиях они бесполезны. Едим мы разнообразные консервы, вкусные и питательные, приготовленные специально для нас, прямо из банок. Пьём не воду, а различные соки, заключённые в закрытые сосуды, из которых напиток надо высасывать через гибкую трубочку, так как никакие усилия не могут заставить невесомую жидкость вылиться. Меню разнообразно, и у нас нет причины жаловаться на стол. В кладовой корабля сложено около тысячи пакетов, помеченных порядковыми номерами, в каждом из которых находится одноразовое питание для четырёх человек. Всё, что остаётся, — банки, оболочки пакетов, сосуды из-под жидкостей и все остатки пищи — поступает в особый аппарат, где всё это сжигается электрическим током и выбрасывается наружу через люк, устройством напоминающий приспособление для выбрасывания торпеды на подводной лодке. Само собой разумеется, что этот пепел не может упасть куда-нибудь, а следует за кораблём. Камов, смеясь, говорил, что наш корабль тянет за собой шлейф и что мы избавимся от этого шлейфа только с помощью Венеры, Марса и Земли, когда влетим в их атмосферы. Именно потому, что Камов не хочет «пачкать» атмосферу отбросами, мы сжигаем их, тратя на это электроэнергию. Впрочем, нам не приходится волноваться, что её не хватит.

Дни идут однообразно, но вместе с тем удивительно быстро. Скучать нам некогда. Все заняты своей определённой работой. На корабле всегда одна и та же температура воздуха. Он чист и совершенно лишён пыли. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. В наших условиях физический труд отсутствует. Любой, самый тяжёлый предмет я могу перенести с места на место без малейшего усилия. — Погодите! — сказал Камов, когда разговор зашёл об этом. — Когда вы вернётесь на Землю, вы будете уставать от каждого движения. Ваше тело долго будет казаться вам тяжёлым и неповоротливым. В ближайшее время вы сможете убедиться, что даже того короткого срока, который прошёл с момента старта, было уже достаточно, чтобы отучить вас от тяжести.

— Про что вы говорите? — спросил я.

— Я говорю про тот момент, когда к вам вернётся ваш обычный вес.

— А когда это будет?

— Тогда, когда мы начнём спуск на Венеру. Влететь в её атмосферу с той скоростью, которую имеет корабль, значило бы сжечь его трением о газовую оболочку планеты. Придётся затормозить звездолёт, а это вызовет появление тяжести. Отрицательное ускорение будет равно десяти метрам в секунду за секунду, а это как раз равно ускорению силы тяжести на Земле.

— А с какой скоростью мы влетим в атмосферу Венеры?

— Со скоростью семисот двадцати километров в час.

— Сколько же времени понадобится, чтобы затормозить корабль?

— Сорок семь минут, одиннадцать секунд. Но это не значит, что мы почти час будем страдать от работы наших двигателей, как это было при отлёте с Земли. Они будут работать гораздо тише, и в шлеме вы их будете слабо слышать. Кроме того, не надо будет ложиться, и вы сможете наблюдать спуск на планету из окна.

Я с большим интересом ожидаю этого знаменательного события. Бесконечно длинными кажутся мне те пять дней, которые отделяют нас от него. Моё нетерпение так велико, что я даже как-то сказал Пайчадзе, что наш корабль ползёт как черепаха.

Арсен Георгиевич рассмеялся.

— Хорошо, что Камов не слышит вас, — сказал он.

— Ничего обидного в моих словах нет. Разве, ему самому не хочется скорее достигнуть Венеры?

— Хочется, очень хочется! — весело ответил Пайчадзе. — А Константину Евгеньевичу не хочется. Он сердится, — звездолёт летит слишком быстро.