Чистилище. Забытые учителя - Александр Токунов Страница 11

В предбаннике его ждал Витька Берберов по прозвищу Медведь. Витьке было семнадцать лет, и он сейчас был прикреплён к Арашу, который старался обучить его всем премудростям работы сапёра.

Медведь был очень похож на своего деда, такой же громадный, с длинными волосами и уже наметившейся бородой. Несмотря на все требования, волосы Медведь стричь отказывался и заплетал их в причудливый пучок — эту конструкцию он прятал под шлемофон, постоянно ворча, что их делают такими тесными.

Предбанник, как называли эту комнату, был местом грязным, но именно здесь следовало ожидать остальных, хотя бы десятерых. Дезинфекция была процедурой весьма затратной, и лишний раз ради одного-двух человек её не проводили. В ожидании прошло ещё десять минут. Народ потихоньку подтягивался, вот уже пришёл и сам Араш, ведя за собой ещё двоих учеников.

Набралось нужное количество народа, и Медведь позвонил в колокольчик.

Минуло тридцать секунд, и двери первой камеры распахнулись.

Все процедуры были знакомы Володьке с ранних лет и стали привычными. Сейчас следовало пройти процедуру прожаривания. Температура в помещении поднималась выше ста пятидесяти градусов по Цельсию, и при такой высокой температуре надлежало находиться пять — семь секунд.

Потом следовало «загорание»: прожаренные входили в предельно сухое помещение, где стены были обложены адсорбентом. В этом помещении надлежало пребывать, пока с поверхности снаряжения не испарится вся влага.

Потом, на всякий случай, ещё кварцевание. И только затем следовало помещение с личными шкафчиками, в котором проходило разоблачение. Затем комната с санитарными дежурными, которые брали кровь на анализ. В случае, если в крови обнаруживали Штамм, человек давал несколько подписок, и его отправляли жить в Верхний город, где он мог продолжить службу по своей специальности после трехдневного пребывания в карантинном карцере.

То, что заражённые продолжали жить полноценной жизнью, а не усыплялись подобно больным животным, как это делалось в других анклавах, было самой охраняемой тайной Крылатского анклава.

К счастью, на этот раз все смогли вернуться в казармы.

Затем можно было заглянуть в столовую, но Володька подумал, что лучше откушает маминого зелёного супа с грибами.

По дороге к подвалу, где располагался второй шлюз, ведущий уже непосредственно в бункер, Владимир встретил проходившего мимо Николая Захарова.

— Доброго здравия, Николай Михалыч, — поприветствовал старого учителя Владимир.

— Мир тебе, Володя!

Николай Михалыч преподавал в школе зарубежную историю, на уроках он сравнивал государственные механизмы Японии, Пруссии, Исламской Республики Пакистан и многих других стран, не уставая доказывать, что пороки человеческой природы везде одни и те же.

Хобби Николая Михайловича были кролики Арсений и Александр, с которыми он пытался, как сам говорил, «наладить контакт» на ферме во Внешнем городе. Ни жена, ни дочь его рвения не разделяли: копается в земле, да ещё проводит какие-то эксперименты с этими кроликами, а они же агрессивные — вырвутся из клетки, перчатку прокусят, и всё.

Дочка Захарова Танька была поздним ребёнком и до одури боялась этих кроликов.

Старший сын Захарова Павел был заражён и ухаживал за кроликами, не боясь ничего. Было удивительно, как они понимали его и любили. Арсений частенько любил вздремнуть у Захарова-младшего на коленях. Он гладил их, а старший Захаров этому завидовал. Когда-то, в той прошлой жизни, он, невзирая на запреты администрации МГУ, приобрёл себе кролика. Он любил гладить его пушистую шкурку, теребить за уши. Он прощал ему всё, даже обгрызенные цветы и новогоднюю ёлку. Становилось понятно, почему старик проводит столько времени на периметре — рядом был любимый сын и любимые ушастые; в бункере же ждали язва-жена и не меньшая язва-дочь.

Старик давно втайне хотел уйти к сыну на поверхность, мечтал погладить своих пушистых больших кроликов — по-настоящему погладить, а не просто представить, как проводишь рукой по шерсти, — но его держала школа: историков-зарубежников уровня Захарова в анклаве больше не было. Именно поэтому он вместе с Ахмадом Фишером пять лет назад начал писать лекции на небольшую портативную камеру.

Николай Михайлович был автором нескольких монографий: «Роль армии в государственном механизме Японии», «Конституционный контроль в Исламской Республике Пакистан», «Возникновение и особенности японского ислама» и многих других. Да кого в его нынешней жизни волновали японский ислам или конституционный контроль? Лишь дети в школе позволяли ему как-то расслабиться и надеяться, что жизнь прожита не зря. Поэтому уходить он не спешил, говорил, что будет работать с ребятами, пока останутся силы и возможность.

Володька миновал несколько уровней, назвал отзывы на все пароли и оказался перед шлюзом ВИП-сектора. Название было старое и уже давно не отражало сути, однако оно прижилось, и никто не стал его менять. В ВИПе обитало командование, правительство анклава, а также самые востребованные специалисты бункера: инженеры, учителя, лаборанты, техники. Ниже был только уровень Имама, за ним был проход в научные лаборатории и цеха, а также казармы казначейства — всё это именовалось сектором Ультра.

Вообще, в Ультра было много проходов, больше, чем кто-либо мог предположить. Это было сердце бункера, которое имело несколько отдельных шлюзов и постоянно контролировалось вооружёнными патрулями в полной экипировке.

Шлюз ВИПа имел персональную одиночную дезинфекцию, которая была установлена ещё в старые времена сразу после катастрофы. В бункере, насколько знал Володька, было всего несколько выходов — о штатном и погрузочном знали все, а вот о некоторых других — только единицы.

Штатный как раз располагался в казармах. Помимо этого, все три убежища анклава были связаны подземными коридорами, которые начинались в секторе Ультра. Володька удивлялся, как в былые времена удалось всё это построить, и ещё более удивительным было то, как Имаму удалось всё это в кратчайшие сроки реанимировать.

По дороге к родительской квартире Владимир встретил Верховного распорядителя доктора Алауддина Люнделла. Здоровяк был как всегда весел, а его невероятные подкрученные усы пшеничного цвета находились в безупречном состоянии.

Люнделл поднял руку вместо приветствия и, направившись к Владимиру, заключил его в свои крепкие объятия. Человек он был добрый, но весьма своеобразный: не боялся быть простым и прямым. Радовался искренне, но и злился тоже от всей своей широкой души.

На нём было всё экономическое хозяйство анклава, он же являлся главным казначеем, именно его личная печать красовалась на немногочисленных бумажных рублях, которые ходили во Внешнем городе. Но более распространены были дирхамы из томпака, а уж золотой динар стал резервной валютой и частного обращения почти не имел.

Металлические деньги были как-то надёжней — нагрел их до требуемой температуры, и всё, дезинфекция пройдена. Купюры же, однажды вынесенные на поверхность, для дальнейшего использования внутри бункеров были уже непригодны.