Севастопольский вальс - Александр Харников Страница 11

Родилась я в славном городе Пятигорске. Мой отец был из терских казаков. Мой прадед, Михаил Григорьевич, прямо как Григорий Мелехов из «Тихого Дона», успел повоевать и за красных, и за белых. Он решил не бежать за границу, но «на всякий пожарный» уехал подальше от родных мест, в город Астрахань. Его сын, Григорий Михайлович, прошел всю Великую Отечественную, вернулся с пятью орденами и с целой кучей медалей, после чего осел в Пятигорске, где у него и родились шестеро детей, младшим из которых был мой папа, Александр Григорьевич.

Я была четвертой из пятерых детей. Две моих старших сестры оказались красивыми и женственными – все в маму. Они стали примерными комсомолками и прилежными студентками. Теперь одна из них – бизнесвумен, а вторая – замужем за олигархом местного масштаба. Обе вполне счастливы. Но с ними я никогда не была особо близка. Вероятно, сказывалась большая разница в возрасте.

А вот я, мой старший брат Гриша и младший – Коля, стали, по словам мамы, «тремя мушкетерами». Я не отставала от них во всех шалостях, мало интересовалась куклами и платьями (а краситься я научилась только в десятом классе) и любила лазить с братьями по горам и играть в войну.

Дедушка Гриша учил нас всему, что, по его разумению, должен был уметь настоящий казак – ездить на лошади, рубить шашкой лозу, а также охотиться. А еще у него была пара неучтенных стволов, которые хранились в тайнике на даче. Я неплохо научилась стрелять как из ружья, так и из самого настоящего нагана.

Потом была учеба на журфаке в Краснодаре, который я закончила с красным дипломом. Все это, в совокупности с протекцией моей старшей сестры Тони, которая владеет большим бизнесом в Москве, помогло мне устроиться на канал НТВ. Я сразу стала проситься в «горячие точки», и вскоре – в 2008 году – с помощью наших бывших грузинских соотечественников сбылась «мечта идиотки» – я оказалась в Южной Осетии.

Выяснилось, что одно дело – охота, и совсем другое – война. Первый же бой, который начался внезапно, ознаменовался для меня, признаюсь сразу, легким испугом и большим конфузом – подмоченными трусиками. Хорошо еще, что на мне была длинная юбка, и никто не увидел моего позора.

Но я быстро привыкла к выстрелам и взрывам, и через пару-тройку дней в славном городе Гори встретила капитана Широкина – «можно просто Коля», – в которого влюбилась с первого взгляда. И когда, вскоре после нашей первой встречи, я увидела его тяжелораненого в госпитале, он вдруг с ходу сделал мне предложение – видно было по глазам, рассчитывая на отказ. А я не раздумывала ни секунды.

И через месяц я превратилась в Машу Широкину. Семь лет мы с ним были счастливы… А теперь между нами годы и столетия, и умру я задолго до его рождения. Нет, это не слезы, это так, не обращайте внимания.

Так вот, мой шеф, Коля Домбровский (почему я все время окружена Николаями?) вместе со мной снимал марш взвода морских пехотинцев под командованием высокого светловолосого капитана от Казанского собора до Дворцовой площади. Коля шел впереди, а я – сзади. По дороге к ним присоединились военные музыканты – тоже из нашей группы, и грянули гимн, словам которого меня когда-то научил дедушка. Морпехи дружно запели, а я присоединилась к ним:

Боже, царя храни,Сильный, державный,Царствуй на славу, на славу нам,Царствуй на страх врагам,Царь православный,Боже, царя, царя храни!

А вот следующая песня меня удивила – молодцы ребята, так быстро придумали ей новые слова:

Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бойС английской силой темною,С французскою ордой.Пусть ярость благороднаяВскипает, как волна,Идет война народная,Священная война!Дадим отпор служителямОсманских палачей,Насильникам, грабителям,Мучителям людей.Пусть ярость благороднаяВскипает, как волна,Идeт война народная,Священная война!

Поначалу за нами бежали любопытные мальчишки. Потом к ним присоединились и взрослые. Постепенно собралась большая толпа. Некоторые, до того шедшие в другую сторону, разворачивались и шли за нами. Пролетки на проспекте останавливались, пассажиры и извозчики с любопытством наблюдали необычное зрелище.

И тут я увидела офицеров в английских морских мундирах, таких, на которые насмотрелась в Бомарзунде и Свеаборге. Они понуро брели по Невскому под эскортом конных лейб-казаков в красных кафтанах и высоких меховых шапках. Сбоку строй сопровождали солдаты лейб-гвардии Павловского полка с ружьями и с примкнутыми штыками.

Увидев все это, я вспомнила кадры «парада» немецких военнопленных в 1944 году, и другой такой же парад пленных «укропов» в Донецке год назад, тьфу ты, в августе 2014-го, который я имела удовольствие лицезреть.

Вот так-то, подумала я мстительно – что посеяли, то и жните, ваши английские благородия, – не забывая при этом фиксировать все на видео для потомков. Или для предков – кто их разберет…

А оркестр все играл и играл… Прозвучали «День Победы» и «Десятый наш десантный батальон», а в казармы Гвардейского флотского экипажа мы зашли под бессмертную «Славянку».

Я дождалась, когда морпехи и оркестр войдут в дверь, у которой стоял с одной стороны матрос экипажа с капсюльной винтовкой, а с другой – наш морпех с автоматом, и решила немного постоять и полюбоваться прекрасным видом на столицу империи…

12 (24) августа 1854 года. Санкт-Петербург Джеремайя Джонсон, лейтенант флота Ее Величества, а ныне военнопленный

Зла не хватает на этих трех идиотов… Еще недавно мы были в Ревеле, где нас – английских и французских офицеров – разместили в старых солдатских казармах. Конечно, роскошью это назвать трудно, но, если честно, все ж лучше, чем те условия, в которых мне приходилось жить в Портсмуте, когда я был еще мичманом. Тем более что русские оставили нам все наши вещи и даже холодное оружие – мол, так положено по правилам ведения войны, ведь мы же офицеры. Сюда же привезли моего брата, единственного офицера, выжившего после гибели «Валороса», и мы, чуть помявшись, все же пожали друг другу руки.

Потом мы даже обнялись, что было для нас весьма трудно. Но мы находились в плену на чужбине, так что в данной ситуации нам необходимо было держаться вместе.

Из окон казармы был виден кусочек Ревеля, и я с удивлением сказал брату, что, мол, дома в этом старинном городе каменные и даже красивые. На что Джосайя, усмехнувшись, поведал мне, что город построили датчане и немцы, а в русской столице почти все сделано из бревен, кроме, конечно, домов бояр.

Мы были вполне трезвыми в тот момент, потому, что ром нам русские скупердяи давали только по вечерам, да и то по половине кружки. Так что нам с братом хватило ума на этот раз не поссориться. Вместо этого мы заключили пари: когда мы увидим их столицу, то, если Петербург окажется деревянным – победит Джо (так мы называли брата в семье), а если из соломы и глины – то я. Выигравший пари получит золотую гинею. Деньги были и у меня и у Джо – русские их у нас не отбирали и в наших вещах не рылись. Я вспомнил, как разрешал матросам грабить русских рыбаков, и мне стало стыдно.