Дом в Тополином Лесу - Кэтрин Ормсби Страница 11

Вот только он прекрасно знал, что у его отца когда‐то был точно такой же план.

И он провалился.

– Мы не будем подписывать эти контракты, – проговорил Ли. – Очень надеюсь, что нам не придётся этого делать.

«Надеюсь». Ли часто использовал это слово. Как он мог на что‐то ещё надеяться после того, как у них ничего не вышло? Даже если – точнее, когда – они сбегут из дома, Договор не утратит своей силы. А значит, Феликс так и не получит полной свободы. Не сможет увидеть маму, услышать её смех, сказать, как сильно ему нравится её сырное печенье. А Ли никогда не увидит папу, не запомнит черт его лица, не согреется теплом его доброй улыбки. И Винс с Джудит Викери тоже никогда больше не встретятся. Не важно, сколько пройдёт времени, не важно, подпишут или не подпишут они какие‐то там контракты, Договор останется нерушимым.

Феликс ни на что не надеялся, но Договор ненавидел всем сердцем. Ненавидел горячо и непримиримо, с того самого дня, как отец посадил его к себе на колени и рассказал историю о том, как познакомился с его матерью.

Браслет из жемчуга и изумрудов, мелькнувший в воде. Оплошность, спасение, поцелуй. Они полюбили друг друга в первый же день, безгранично и быстро. И только потом отыскали друг у друга в одежде маленькие фиолетовые цветы – и тогда поняли, что прислуживают враждующим Теням.

Тени большинства городов не особо интересовались друг другом. Задача господина Смерть сводилась к тому, чтобы забирать жизни, госпожи Память – собирать воспоминания, а госпожи Страсть – создавать пылкие союзы. Каждый занимался своей работой и не лез в чужие дела. Только в Бун-Ридже всё было иначе. Господин Смерть и госпожа Память относились друг к другу с непримиримой враждебностью. Причина тому крылась в их давней ссоре. То ли господин Смерть тогда помешал госпоже Память делать своё дело, то ли наоборот – подробностей уже никто не помнил, даже отец Феликса их не знал. Важно было то, что эти две Тени терпеть друг друга не могли, и потому союз между их помощниками был совершенно немыслим. Попросту невозможен.

Госпожа Страсть прекрасно знала об этой вражде и именно поэтому столкнула юных Винса и Джудит в тот памятный Хеллоуин. Исключительно забавы ради, чтобы насолить другим Теням. Так что, по сути, Договор возник именно из‐за госпожи Страсть, и хотя Феликс ни разу с ней не встречался, он питал ненависть и к ней. В ненависти куда больше смысла, чем в надежде. Правда, утомляет она сильнее.

Феликс и сам удивился, как быстро от его хорошего настроения не осталось и следа. Ему больше не хотелось часами болтать с братом. Он вдруг ощутил ужасную усталость.

– Я очень устал, – сказал он, крепче сжимая лямку мешка. – Сегодня было много работы.

– Ну да… понимаю.

Такие вот встречи на крыльце после того, как Ли возвращался из школы, а Феликс наконец доделывал свои нескончаемые домашние дела, были поистине особенными. А порой и чересчур болезненными. Они напоминали Феликсу о том, что его ждало, а что – нет. Напоминали о том, что у него никогда не будет нормальной семьи с совместными ужинами и весёлыми вечерними посиделками у трескучего камина. До нормальной семьи им было очень и очень далеко. Они просто два брата – один полуслеп ко всему, кроме Смерти, а второй – полуглух ко всему, кроме Памяти, – обречённые расставаться каждый вечер.

Феликс поднялся на ноги:

– Увидимся завтра, хорошо?

– Да-да, конечно.

Ли всё смотрел на деревья, гнущиеся под порывами сильного ветра.

Феликс открыл восточную дверь, вошёл в дом, и она громко хлопнула у него за спиной. Ни словом не обмолвившись с отцом, который помешивал очередной отвар, мальчик пересёк кухню. И остановился у тёмных дверей в смотровую. Здесь он не раз уже видел, как господин Смерть железным пинцетом извлекает из человеческого тела хрупкую жизнь с такой лёгкостью, с какой Феликс выбрасывает использованный бумажный платок. Здесь он не раз уже видел, как жизнь вспыхивает и затухает в глазах пациентов. Видел у них в глазах страх, непокорность надвигающемуся мраку, пока наконец этот мрак не поглощал весь их свет. Каждая жизнь обрывалась в своё время, и в это мгновение навсегда гасла и её свеча, а голубоватый дымок от неё поднимался кольцами к потолку подвала и навеки таял. Феликс не раз видел, как фитильки искрят и подрагивают, пока огонь совсем не потухнет, – это значило, что жизнь ушла и её уже не вернуть, не зажечь заново. Он видел достаточно, чтобы знать наверняка: одолеть Смерть невозможно. И всё же в груди у него, словно второе сердце, пылало неукротимое желание победить в этой схватке.

Он прошёл по коридору, зашёл к себе в комнату, закрыл дверь на задвижку и улёгся на кровать. За окном начался дождь. Капельки бойко забарабанили по крыше, а вскоре за окном уже не было видно ничего, кроме плотной стены ливня. А потом правым глазом, невосприимчивым к миру вокруг, Феликс увидел бледную и тонкую ладонь, прижатую к оконному стеклу неподалёку от его постели. Дождевые капли стекали по его пальцам в пустые цветочные горшки. Феликс присмотрелся и различил за стеклом размытые очертания носа и бледных, почти белых губ.

На него смотрел господин Смерть. Феликс содрогнулся и вернул на глаз повязку – и призрачное лицо исчезло. На оконном стекле осталось только мокрое пятно причудливой формы. Феликс знал, что за мрачным взглядом господина Смерть таятся коварные замыслы. Что господин Смерть хочет обмануть его, оставить здесь навсегда, чтобы он облегчал его бремя. И спрятался от этого взгляда под стёганым одеялом – хотя бы на время.

– Гретхен, последний раз прошу…

Гретхен со стоном уронила суповую ложку. Та звонко стукнулась о тарелку и исчезла в золотистой пучине куриного бульона.

– Боже милосердный! – воскликнула Ба Уиппл. – Погляди, что ты наделала!

– Я не виновата! – протестующе заявила Гретхен. – Эта ложка просто неуправляемая.

– А ты разве неуправляемая? – спросила Ба. – Сомневаюсь. Ты вполне можешь взять себя в руки. Следить за своими манерами. Так что будь добра, отнеси суп на кухню и принеси новую тарелку.

Гретхен взяла свою тарелку и поспешно ушла на кухню, где выловила утонувший столовый прибор – главный источник всех её бед – и окинула его укоризненным взглядом.

Чавкать она начала совсем не нарочно и даже сама этого не заметила. А после того как бабушка трижды сделала ей замечание, а потом выдала своё грозное «последний раз прошу», Гретхен в приступе ярости и утопила в супе свою несчастную ложку. Она понимала, что несправедливо обошлась с невинным прибором. Но разве справедливо придираться к Гретхен по малейшему поводу?

Гретхен вернулась к столу с новой тарелкой и ложкой. Когда она села на своё место, что‐то больно ударило её по лодыжке, и Эйса, сидящий напротив, захихикал.

– Хватит пинаться! – прошипела она.

– Эйса, прекрати пинать сестру, – рассеянно проговорил мэр Уиппл, но его голос прозвучал не громче далёкого ветерка.