Де Бюсси и инфанта - Анатолий Матвиенко Страница 12

Та-а-ак… Что-то изменилось. Лишь недавно мечтал вырубиться и не проснуться, сейчас вдруг обеспокоился, что случайно помру, не узнав о произошедшем в монастыре. Даже если никто меня не ждёт, в том числе розовощёкий младенец, не знающий, кто такие папа и мама, надо, непременно надо узнать! Какого дьявола я не раскрыл письмо в Париже?! До монастырских стен меня отделяли всего несколько часов резвой скачки!

Итак, я получил хотя бы временный стимул к жизни.

А также вспомнил об обязательствах. Банда Ногтева присоединилась к Наварре, но фактически последовала за мной. Парни, конечно же, не пропадут. Но слишком многое с ними связывает. Павел мне жизнь спас, и не раз. Не его вина, что этой своей жизнью я не слишком дорожу.

– Мне нужно вернуться в Париж.

Воевода истолковал мои слова превратно.

– Могилку навестить? Так не пустят тебя добром. Неужто полезешь в женский монастырь ночью, тайком, словно в особняк Радзивиллов?

– Да, в монастырь. Но не ради могилы. Потом объясню. Поверь, это важно.

– Ну, раз важно… Наварра не удержит тебя? Что я несу, кто ж тебя удержит… Поедем и мы с тобой. Только он ещё об одной службе просил – заехать в По и встретить в таверне светловолосого господина, стребовать плату за голову. Сам здесь задержится, чтоб тамошние не узнали до сроку – жив ещё король.

А золотые испанские дублоны поделить на пятерых или, со мной, на шестерых, даже если у светловолосого будет иное мнение.

К разочарованию стрельцов, наш злодей в назначенной таверне не объявился ни в первый, ни во второй, ни на третий день. На четвёртый мы вернулись к Наварре.

Ему основательно надоел скитальческий образ жизни, Генрих на время осел со своей свитой в поместье дальнего родственника. К нему вернулись монаршьи манеры, он более не трапезничал с приближёнными в походном шатре, а церемонно принимал в зале, нисколько не смущаясь, что тот зал можно было пересечь несколькими шагами, а заменителем трона служило обыкновенное кресло с высокой резной спинкой.

Главным же украшением королевских апартаментов служил жарко натопленный камин, и я едва удержался от соблазна протянуть к огню озябшие во время скачки руки. Во временной королевской резиденции находился ещё один высокородный вельможа, в присутствии которого лучше было снять шляпу и раскланяться по протоколу, оставив Ногтева снаружи, не слишком искушённого в придворных манерах.

У кресла Наварры ошивался герцог Анжуйский и Алансонский, принц и младший брат короля Франции, но поддерживающий нашего короля.

– Как бы то ни было, – подвёл черту Генрих, – война заканчивается, а желающих продырявить мою шкуру всегда найдётся в достатке. Граф, я никогда не смогу оплатить вашу службу ходатайством перед папой, но что бы вы желали…

– Немедленно отправиться в Париж. У меня отыскалось неотложное дельце, ваше величество. Прошу освободить меня от службы!

Герцог и король обменялись взглядами.

– Его королевское высочество принёс благую весть – король Франции подтвердил намерение раз и навсегда покончить с войной, ради чего признать права гугенотов. В противном случае страна будет ослаблена ещё больше, власть в Париже захватят сторонники Гизов, – Наварра испытующе посмотрел на меня, словно не решив ещё – возможно ли мне доверять после нервного срыва и пьянства, а потом ещё проваленного задания изловить вдохновителя засады. – Думаю, граф, вам рано отходить от дел.

Если кто-то тешит себя иллюзиями, что в женском монастыре обитает сборище мегер, озверевших от недостатка мужской ласки и готовых с бешеной страстью наброситься на любого посетителя, то ничего подобного. Унылое, давящее место.

Серые стены бенедиктинского монастыря Святой Екатерины на пути от Парижа до Суасона, особенно неприветливые в пасмурный вечер, были столь же отталкивающими с виду, как и в мой прошлогодний визит. Меня тогда не пустили даже на порог. Монахиня вынесла краткую записку Эльжбеты, отныне – сестры Иоанны, где она недвусмысленно давала понять: я теперь не существую для мирских дел. И для тебя, граф, считай, что умерла.

Теперь Эльжбета и в самом деле умерла.

По дороге несколько раз шевелилась мыслишка – не обман ли это? Мне так часто врали, что разучился верить даже собственным глазам, способным принять иллюзии за чистую монету. Но – вряд ли. Святоши щепетильны к вопросам жизни и смерти, причём не считают смерть чем-то трагическим, ибо монашеская душа отправляется к тому, кому была посвящена ещё задолго до гробовой доски. В общем, оставь надежду, всяк входящий под монастырские своды, в том числе на то, что среди бесцветных монашеских рожиц я вдруг увижу родные черты…

«Караульная» послушница вызвала «сержанта». Та, круглолицая немолодая бабёнка без признаков умерщвления плоти, велела отворить окованную железом дверь и повела меня через внутренний двор в покои матушки-настоятельницы.

Матильду я бросил на попечение Павла, последовавшего за мной после Парижа. Стрельцов Ногтев отправил в торгпредство, полагая, что со дня резни на улице Антуаз прошло достаточно времени, и городская стража не арестует их. Для XVI века пять мужских трупов в одном месте – невелика сенсация, а особого личного интереса прижать русских молодцев точно ни у кого нет.

– Вы родственник сестры Иоанны, сеньор де Бюсси? Какая замечательная она была, сестра Иоанна! Чистый ангел… Мы так её любили! Господь забирает к себе лучших, а нам, обычным смертным, велит задержаться в земной юдоли…

– Где её ребёнок?

От неожиданного вопроса монашка перестала трещать и едва не поскользнулась на влажных булыжниках, покрывавших внутренний двор.

– О чём вы говорите, ваша светлость?! Иоанна призналась, что никогда не была близка со своим мужем.

Дети рождаются не только от законных мужей. Ещё латинские юристы говорили – отец всегда неизвестен. Или она хотела выпытать, не я ли – отец ребёнка? А может, никто не родился, девять месяцев – совпадение?

Так… Но и не отрицает, что дитя появилось на свет. Вывернулась, румяная стерва, и не соврала впрямую, то есть и не согрешила, и тайну не выдала. Ладно! С настоятельницей поговорю иначе.

Матушка Версавия, сухая, холодная, отталкивающая, под стать обстановке и атмосфере в её кабинете, не крутила и не юлила, а отрезала прямо: Иоанна беременна не была и, конечно, никого не рожала, прибыла в монастырь в смятении духа, провела месяцы в постах и молитвах, после чего тихо угасла. Мне великодушно разрешалось навестить могилу.

В душе шевельнулся червячок подозрения: что-то тут не так. Я – не муж, не брат, не отец, вообще не родственник усопшей, да и к родне отношение у монахинь прохладное, считается, что послушница не имеет ничего общего с личностью пришедшей к Богу мирянки. Женщина переступила порог – и нет её. Не важно, сколько проживёт тело, душа-то уже у Христа. Так отчего же сделано исключение?