Победитель - Ежи Жулавский Страница 12

Тем временем рассвет приближался, и не успели припоздавшие шерны отдохнуть после трудов ночного похода, как на Теплых Прудах, в главном поселении человеческой лунной страны, закипело. Лучи восходящего солнца, скользя вниз по снежным склонам Отеймора, добрались до морского берега, и люди Ерета спешно покидали свои посты на льду, который вот-вот должен был начать трескаться, когда гонцы с севера дали знать, что Победоносец снялся с ночлега и вскоре окажется здесь, где его ожидает лунный народ.

Радостная весть мгновенно разошлась по поселку. А многие еще раньше, не дожидаясь наступления утра и не побоявшись мороза, чуть рассвело, повалили из домов на ближайший пригорок, откуда была видна заснеженная равнина. Солнце медлительно выныривало из-за моря, золотые лучи перебрались наконец через пологую возвышенность, к которой жался городок, и длинные тени ожидающих далеко-далеко простерлись по ровному полю, посланниками исстрадавшегося народа стелясь под ноги близящемуся.

А он шагал лицом к восходящему солнцу по тающему снегу, по рвущейся сквозь него охочей пожить лунной зелени, сам светлый и сияющий как солнце, радуясь яркому утру после долгой ночи и предвкушая, как услышит рокот прибоя на морском берегу. Молодой, отважный, бодрый, он радовался жизни и своему удивительному приключению, начисто позабыв о сомнениях и унынии, терзавших его накануне вечером и всю ночь, которой, казалось, так и не будет конца.

И нынче вовсе нетрудной представлялась ему неволей взятая на себя роль, которая вчера (ах, это вчера, отдаленное на целых две земных недели!) представлялась таким пугающе тяжким, невыносимым бременем. С едва ли не детской радостью в сердце, которому еще не исполнилось тридцати, он тешил себя мыслью, что явился сюда юным победоносным богом, посланцем далекой звезды, который освободит и осчастливит лунный народ, а потом улетит на родину через бездну пространства, провожаемый как благодетель, навеки запечатленный в здешней памяти народной. Представлялось, как когда-нибудь, возвратясь на Землю, он укажет на ясный восходящий месяц и скажет: «А я там был, совершил там доброе дело, и теперь там, в небесной вышине, благословляют мое прозвание». В этот час как-то само собой разумелось, что такого выдающегося поступка, как межпланетный перелет, вполне довольно, чтобы возыметь право отождествиться с образом избавителя из многовековой легенды, а с этим правом принять на себя и обязанность по мере сил осуществить то, чего от этого избавителя ждут. А и впрямь – разве не видится перст судьбы или воля провидения в том, что именно он добрался до Луны, где ждали, дождаться не могли чудо-богатыря Победоносца со звезды небесной?

Вот о чем думал он, шагая берегом ручья, сбросившего ледяные оковы, ступая по диковинным травам и цветам, торопящимся жить после ночного обморока, и сердце через край полнилось гордостью, а в жилах гудела куда как уверенная в себе мощь. Он улыбался семенящим рядом «гномикам» и вместе с ними радовался восходящему солнцу нового дня. Он, как и все люди веселого нрава, был само добродушие, он дружески заговаривал с теснящимися вокруг малявками, улыбался женщинам, и даже на горемычную Неэм, которая с минуты своей ужасной исповеди ни на шаг от него не отходила, жалась к ногам, как собачонка, нынче он посмотрел иначе. Нынче он жалел ее и, уверенный в собственных силах, радовался, что с его приходом настал конец всевластию шернов и такому издевательству над людьми. С этой мыслью он улыбнулся женщине, видя, как она норовит поймать его взгляд, и погладил ее по голове.

– Владыка, какой ты добрый! – воскликнула та с выражением собачьей благодарности в широко открытых под-выцветших глазах.

– Почему ты зовешь меня добрым? Ведь я же убил твоего…

– Да-да, владыка! Убил, но ведь он же был выворотень, он посмел поднять на тебя руку, – поспешно ответила Неэм, глядя на след царапины у Марка на лбу. – А ты все равно вступился, когда его камнями побивать стали, ты сжалился надо мною, несчастной! Если бы узнали…

Неэм содрогнулась и съежилась от внезапного приступа страха.

Марк хотел ответить, но вокруг зашумели, поднялся крик, откуда-то издали донесся ответный. Их заприметили в поселке на Теплых Прудах, поджидавший на стенах народ хлынул навстречу с радостными возгласами, мешаясь со свитой Победоносца. Городские ворота распахнулись, пропуская депутацию именитых людей.

И как-то так получилось, что впереди, окруженный орденской братией, оказался Элем. Степенный, торжественный, в алом священническом облачении, он возглавил шествие, которое направлялось к воротам, раздвигая теснящуюся толпу…

Крохабенны среди встречающих не было. Городские старшины приходили за ним, но он отослал их со словами, что будет ждать Победоносца на паперти собора, примет небесного гостя там, где когда-то жил Старый Человек. Оставшись один, он позвал Ихазель и, удалив служек, попросил помочь одеться. Из накрепко запертых, окованных медью и золотом укладок приказал достать самые пышные облачения: старинные ризы, расшитые руками набожных прихожанок, шубы из самых дорогих мехов с золотыми застежками, пояса, унизанные драгоценными камнями так густо, что под них приходилось подкладывать кожаные подушечки, чтобы не натереть бедер.

– Ведь в последний раз! Нынче ведь в последний раз, – твердил про себя, глядя, как суетится Ихазель.

Наконец выбрал: алую ризу до пят, расшитую цветами, которых на Луне не бывает (говорят, такие якобы растут на Земле); наборный пояс, отделанный желтой костью, золотом и самоцветами, когда-то принадлежавший первосвященнику и пророку Рамидо; драгоценную мантию из меха живьем ободранных шернов. Эту мантию, изготовленную в память победы несколько сотен лет тому назад (увы, редки были такие победы в истории лунного народа), ценили наравне с величайшими святынями и вместе с ними хранили в подземелье. Там по указанию деда и сыскала ее Ихазель, заодно нашла и старинный клобук, с которого чуть ли не до пояса свисали янтарные и жемчужные поднизи, а на золотом начельнике, украшенном затейливой чеканкой, окруженный изумрудами сказочной величины, сверкал алмаз, который, по преданию, носил когда-то сам Старый Человек.

Крохабенна надвинул клобук на волосы, подобранные под священный золотой обруч, обул белые сандалии, унизанные рубинами, поправил на груди золотую панагию и отяжелевшей от перстней рукой потянулся за резным костяным посохом.

Старик еле передвигался под тяжестью такого облачения – Ихазель взяла его под руку и повела в собор. А он на каждой ступеньке останавливался, глядел по сторонам и что-то неразборчиво бормотал. В большом зале подошел к главному амвону, оперся рукой о золотой знак Пришествия на нем и отер пот, ручьем бегущий со лба.

– Ведь в последний раз! Нынче ведь в последний раз, – прошептал он, и было видно, как трясется у него голова под первосвященническим клобуком.

Ихазель сделала несколько шагов вперед. Вплоть до этого мига молчаливо послушной, ей вдруг стало душно в пустом и гулком соборе. Она остановилась у распахнутых во всю ширь входных дверей, привалилась плечом к одной из алебастровых колонн, поддерживающих карниз, и глянула вдаль, за город, на окрестную равнину. Где-то там близятся стопы Победоносца. Был миг, послышалось, что дед за спиною всплакнул. Черты ее лица болезненно напряглись, но Ихазель не шевельнулась. Безотчетным, почти сонным движением закинула руки к затылку и перебросила вперед, на грудь, просящуюся из-под разреза темно-лилового платья, снопы длинных золотых волос. В виски ударило жаром, алые губы вздрогнули – она прикрыла огромные черные глаза и вслушалась в тихое и светлое пение собственной души.