Десятый праведник - Любомир Николов Страница 12

Несмотря на тепло огня, Николай вздрогнул, вспоминая липкое холодное чувство обреченности, объявшее его, когда отец выругался (прежде он никогда себе этого не позволял), потом пнул в ярости стоящий стул и выскочил из дома, оставив четырнадцатилетнего мальчика наедине с телевизором. На экране горело здание ООН в Нью-Йорке.

11 июля 2028 года. Великий день для комментаторов мировой информационной сети. Сбылась наконец их вековая мечта — транслировать в прямом эфире день Страшного суда. До предела спрессованная истина взорвалась с убийственной силой, и идущий ко дну мир узнал о вынесенном ему приговоре, выраженном в нескольких кратких, не совсем понятных словах: прогрессирующее падение критической массы. Нет, причины мы не знаем, неохотно признавались с экранов старые бородатые профессора и нервные молодые ученые. Да, это противоречит всем законам природы, и тем не менее это так. Видимо, мы должны признать, что законы природы тоже подвержены изменениям, хотя за всю историю науки подобного не случалось. Нестабильность некоторых химических элементов…

Что? Попроще? Но… гм… раз вы настаиваете… но это нельзя сказать наверняка, имейте в виду… Ну да, вы правы, Мастерсон действительно светило в этой области, и раз говорит о двадцати четырех часах… Когда мы узнали? Но, пожалуйста, эта тема…

Телевизоры превратились в ящики Пандоры, исполненные гнева, насилия и ненависти. Уличные бунты в Бостоне, Каире, Новосибирске, Маниле, Киеве, Хараре, Нью-Йорке, Калькутте, Монтевидео, Гамбурге и сотне других городов. Массовые самоубийства, горящие кварталы, нападения на военные базы, орудия и напалм против миллионных толп, расстрел мародеров, групповые оргии, тысячи людей, раздавленных во время безумной молитвы в Мекке, разбитые тюрьмы, казненные физики, разгромленные университеты, истеричные проповедники перед рыдающей паствой, ученые с опухшими от бессонницы глазами перед огромными загадочными аппаратами, колючая проволока и баррикады перед их лабораториями, мрачные лица вооруженной охраны — да не виноваты они, братец, в них наша последняя надежда, так и знай.

Наконец, Бунт генералов — незаметный в первый момент на фоне такого количества огня и крови. Человечество уже ни на что не надеялось после до безумия бесплодного четырехчасового заседания Совета безопасности, что и взорвало ситуацию. Правительства продолжали плутать в лабиринте старых политических противоречий, словно слепые в горящем доме. Главы государств лили потоки слов-импотентов, партийные лидеры сводили друг с другом давние счеты при помощи язвительных речей или уличных штурмов… и никто пальцем не пошевелил в попытке погасить пожар, который грозил менее чем через сутки превратить Землю в радиоактивную пустыню. Сообщения о переворотах летели одно за другим из разных уголков мира, и, наверное, поэтому сначала никто не обратил внимания на странную синхронность, с которой развивались события а столицах обеих суперсил. В Москве 283-я воздушно-десантная дивизия под командованием генерала Головешникова, укрепленная частями Московского гарнизона, оккупировала Кремль, в то время как на другом конце света техасские рейнджеры генерала Спайка взяли власть в Вашингтоне. До гибели оставалось восемнадцать часов…

Обращение Спайка и Головешникова к народам вселило надежду — столь же безумную, как и прежнее отчаяние. Выбор прост, утверждал с левой половины экрана усталый российский генерал, незамедлительное действие или смерть. Есть еще время и шанс спастись. А справа техасец в пыльной униформе бесцеремонно отлучал мировые власти, прибегая к древней шутке, впервые приобретающей зловеще язвительный смысл: ну хорошо, господа гражданские, раз вы такие умные, то почему не научились шагать в ногу?

Они не были сентиментальны, эти два генерала, готовые несколько часов назад обрушить один против другого всю вверенную им военную мощь. Лекарство от самой страшной болезни человечества, которое они предлагали, было не менее страшным, чем сам кризис. Глобальное военное положение в течение двадцати четырех часов. Расстрел на месте всех саботажников. Безоговорочная реквизиция необходимых транспортных средств и материалов. Мобилизация специалистов и исполнителей. Отмена каких бы то ни было заданий, кроме одного — полное уничтожение всех ядерных зарядов.

На мгновение мир затаил дыхание. Это выглядело более чем безумием: два человека пытаются голыми руками сдержать лавину паники и обреченности. Но с французского телеканала Антен-2 к ним присоединился третий человек, никому не известный студент по ядерной физике Жак Бержерон. Этот юноша тоже выглядел сумасшедшим — бледное осунувшееся лицо, огромные безумные черные глаза, слипшиеся длинные волосы и нервные, резкие движения. «Видеозапись, — кричал он, лихорадочно чертя на черной доске графики и вычисления, — всем вести видеозапись! Молчите, идиоты, теперь не до болтовни! Кофе, еще кофе! Вот, здесь, здесь, — тыкал Жак в доску среди облаков меловой пыли. — Не восемнадцать, семнадцать часов, и скорость процесса будет сведена к нулю, видите, как искривляется график интерполяции. Молчать, говорю! Кому надо, тот поймет. Слушайте все! Все! Семнадцать часов! В течение восьми минут падение критической массы будет стремительным, потом стабилизируется на следующем уровне. В двадцать три раза, вот так. В двадцать три раза меньше, чем сейчас».

Бержерон был прав — те, кому было надо, его поняли. Другие, от кого зависело решение, не посмели возражать. Новые генералы предпринимали первые шаги в Европе, Америке, Азии… Колеблющихся политических лидеров устраняли силой. Не везде все проходило гладко, во многих странах размежевавшиеся армии вступали в кровавые сражения внутри своих стран, но идея Спайка и Головешникова уже овладевала миром. Начиналась отчаянная — не на жизнь, а на смерть — схватка со временем, отсчитываемым немилосердными ядерными часами.

«Если доживу до старости, буду последним, кто помнит, — подумал Николай. — Те, кто младше, вряд ли прочувствовали это в полной мере. В их памяти остался страх, паника, стрельба… и они не ощутили момента рождения нового мира, в котором будут жить».

На секунду он вновь с потрясающей силой испытал боль внезапного возмужания — четырнадцатилетний мальчишка, слишком хрупкий, чтобы принять на себя груз страха и надежды, но уже слишком большой, чтобы спрятаться в тумане детской наивности. Телевизор делал его сопричастным предсмертной агонии мира, взрывам верховной жестокости и верховной доблести, обезумевшим лицам толпы и мрачной сосредоточенности храбрых российских и американских мужчин, решивших пожертвовать собственной жизнью. И оцепеневший мальчишка смотрел, как на экране огненные колонны выстреливают в космос смертоносные ядерные снаряды; как гражданский пилот Курт Майснер отправляется в полет, из которого не возвращаются, на космоплане «Зенгер — Штайнбок», груженный шестьюдесятью тоннами радиоактивных материалов; как его примеру следуют английские, американские, индийские, российские, китайские пилоты челноков; как дрожащие от напряжения техники грузят в переоборудованные на скорую руку ракеты контейнеры с опасными для жизни элементами, извлеченными двадцать лет назад из земных недр; как прячут заряды плутония в самые глубокие шахты, где их взрыв может быть хоть немного более безопасным. Но времени не хватало — не хватало времени, промотанного без пользы, утекшего сквозь пальцы близоруких политиков; восемь часов, семь, четыре часа; Курт Майснер посылает с высоты ста тысяч километров последний привет живым; вертолет генерала Спайка сбит неизвестным истребителем, в живых не осталось никого; ядерный взрыв в Узбекистане… нет, причина — неверная манипуляция с ракетной боевой головкой; последний призыв генерала Головешникова — времени на то, чтобы предпринимать упредительные меры, не осталось, теперь добровольцам остается голыми руками разбирать оставшиеся бомбы и дробить заряды; три часа; два часа; телеведущие спрашивают: правда ли, что Спайк и Головешников знакомы друг с другом со времени совместных военных маневров, проводимых шесть лет назад? Правда ли, что у них был план действий в случае угрозы мировой войны? Отвечать было некому — Головешников пропал без вести, передачи из Москвы прекратились; один час, пятьдесят минут, сорок; бомбы с авианосца «Сирано» сброшены в Тихий океан на глубине 8700, это угрожает радиоактивным загрязнением огромной акватории; двадцать минут, пятнадцать, десять…