Иные песни - Яцек Дукай Страница 12

Кристофф явился с женой, Эсфирью, с дочкой и зятем. Как следовало ожидать — и что пан Бербелек прекрасно помнил по собственным визитам в доме Ньюте — в присутствии хозяина семья молчала, голос имел один только рытер. Какие-то шансы переломить Форму имел лишь Павел, не имевший кровного родства с Кристофом и бывший под его влиянием короче всего. И действительно, время от времени ему удавалось вставить одно или два предложения.

Пан Бербелек позволил Кристофу говорить — ну кто умный станет пытаться остановить водопад? — но не обращал внимания на слова и не вникал в их содержание. Впрочем, Кристофф обращался сейчас к Зайдару, перс же вежливо улыбался ему и кивал головой. Иероним пока же блуждал взглядом по лугам, между шатрами, повозками, над головами толпы и в самой толпе. Зрители прибывали постепенно, а вместе с ними — продавцы цветов, зонтиков, вееров, сладостей, вина, топорно сколоченных стульчиков, карманники, нищие и подпольные демиурги тела, все громко расхваливающие собственные товары и услуги; шум людских голосов накрывал луга толстым одеялом. Чем большая толкучка собиралась, чем больше накапливалось людей, тем явнее пан Бербелек чувствовал нетерпение и возбуждение приближавшимся зрелищем. Он прекрасно понимал, что большая часть удовольствия от подобного рода представлений бралась не в самих чудесах и штучках, которые ты видел, но в самом факте, что ты смотришь на них с другими, десятками и сотнями иных людей. Ничего удивительного, что выходящие на сцену актеры перед неприязненно настроенной аудиторией теряют голос и способность двигаться. Так что им приходилось быть аристократами высшей марки, чтобы переломить ситуацию, повернуть форму, перетянуть публику на свою сторону…

Пан Бербелек вздрогнул, остановив взгляд на линии боковых загородок; рука с никотианой зависла у самого рта. Эстле Шулима Амитасе — заплатив стражнику и отослав невольника, входит в закрытую четверть зрительного зала. Она перехватила взгляд Иеронима и ответила движением веера вместе с легкой улыбкой. Пан Бербелек поднялся с места и отдал ей поклон над рядами пустых еще стульев и лавок. Выхода у нее не было, пришлось подойти к нему. Ньюте проследил взгляд Иеронима и прервал поток собственных слов; теперь уже молча следили за приближавшейся женщиной. Но у нее не дрогнула даже бровь, таинственная улыбка не изменилась ни на йоту, она не ускорила шаг, движения оставались такими же свободными; взгляды иных людей не могли изменить чего-либо в ней.

Пан Бербелек отбросил и притоптал никотиану; он стоял, сплетя руки за спиной, слегка склонившись вперед. Не отводя от эстле глаз, он считал удары собственного сердца. Она красива, красива, красива… Хочу, хочу, хочу… Эти зеленые глаза, глядящие исключительно на меня, эти длинные пальцы, сжимающиеся на моем предплечье, эти светло-золотые волосы под моей рукой, эти высокие губы под моими губами, эти улыбчивые губы — даже и не улыбчивые, выкрикивающие непристойности под морфой моего собственного желания. Хочу… Иди ко мне!

— Эстле.

— Эстлос.

Она подала ему руку. Иероним поцеловал внутреннюю часть запястья, слегка наклонившись (она была несколько выше его). Горячая кожа обожгла его губы, изумрудные глазки змеи-браслета глянули ему прямо в глаза. Он узнал и благовоние с берегов Нила — жаркий, животный запах, одновременно приятный и дразнящий.

— Позвольте, эстле, представить вам мою жену… — откашлявшись, начал Кристофф.

Все уселись. Между рядами проходил продавец сладких тюльпанов, и пан Бербелек, с мыслью об Абеле и Алитее, купил полдюжины. Шулима выдула щеку. Иероним подал ей один жареный цветок. Та куснула, быстро облизав губы, один засахаренный лепесток упал ей на грудь. Пан Бербелек протянул левую руку, медленно ухватил лепесток между указательным и большим пальцем, поднял ладонь, положил лепесток себе на язык, раскусил — сладость стекла по горлу, он сглотнул. Эстле Амитасе все это время находилась в неподвижности, внимательно следя за ним, лишь грудь легко вздымалась в ритме спокойного дыхания, над темным соском остался влажный след от лепестка.

— А я и не знал, что ты кристианка, — отозвался Ньюте, чтобы разбить форму неожиданной интимности эстлоса Бербелека и эстле Амитасе; всех остальных она замкнула в неудобное молчание. Рытер указал на ожерелье Шулимы с серебряным крестом.

— Ах, нет, — Амитасе подняла подвеску, как будто присматриваясь к нему впервые в жизни. — Это ломаный крест. Уже за несколько тысяч лет до Александра его использовали для магии и обрядов.

Как обычно, слушая ее голос, пан Бербелек пытался идентифицировать акцент Шулимы. Ее окский был мягким, с растянутыми гласными и нерегулярно появляющимся придыханием, как будто она обращалась исключительно к себе и говорила в секрете, приглушая голос перед чужими. Человек невольно тянулся к ней, склоняя голову набок.

— Так ты, эстле, интересуешься старинными культами? — вмешался пан Бербелек, чтобы поддержать беседу.

Шулима глянула на него над своим веером.

— Эти вещи все так же остаются опасными, — сказала она.

— Опасными?

— Старые боги так легко не уходят, — заметил Ихмет Зайдар. — Остается такое чувство, будто бы они были, все же, более… настоящими…

— Козлиная кровь и вой на Луну, — буркнул с презрением Кристофф.

Эстле Амитасе громко вздохнула.

— Неужто нам нужно сейчас об этом говорить? Мы пришли сюда развлечься, а не вести религиозные диспуты.

— Красота всегда притягивает внимание, — усмехнулся пан Бербелек, указывая глазами на серебряный гаммадион между грудей эстле.

— А жаль, — просопел эстлос Ньюте. — Я уж было понадеялся, что встретил сестру по вере. Но ведь должна быть причина, по которой ты, эстле, выбрала такой крест, раз уже тебе известно о его происхождении.

— Разве вкус определяет выбор религии? Не обижайся, только я не могла бы просто так носиться с изображением орудия пыток; в этом есть какое-то извращение.

— Го-го, вот этого я уже так не оставлю! — замахал руками иерусалимский рытер. — Подобные мнения провозглашают те, кто о самой религии мало чего знает, вот они и повторяют, что услышали, а слухи такие рождаются из сплетен, из ничего, из стечения случайных слов, самых мелких корреляций, из туманной формы. Что ты вообще знаешь о Кристе, эстле?

— Ммм, еврейский кратистос четвертого века александрийской эры, еще из диких кратистосов, одержимый местным еврейским культом, осужденный на распятие по политическому делу, но он успел затащить под свою Форму приличное число евреев. Якобы, на кресте этом он не умер, сумев удержать тело. Что еще? Кажется, он еще приписывал себе какое-то родство с Богом.

— Сыном, был и остается Его сыном!

— Никогда я не дарила особым уважением тех богов, — с еле заметной ироничной усмешечкой заявила Шулима, — у которых имеется и тело, и амбиции, желания и комплексы, враги, друзья и любовницы, дюжины детей — все человеческое. Люди стократно не равняются божественному.

— Таким, божественным, как раз и является Аллах, Бог мусульман, — прибавил пан Бербелек. — Правда?