Искушение винодела - Элизабет Нокс Страница 12

Граф взял племянницу за руки; вдвоем они простояли так какое-то время в центре водоворота истерии, в который превратился внутренний двор.

— Жодо, — обратился наконец граф к юноше, — ты умеешь держаться в седле?

— Нет, вам лучше бы отправить за магистратом конюха.

— Мне угодно отправить человека с головой на плечах.

— Уверен, магистрат сам достаточно умен и не станет искать знаний в яме с сеном и конскими притираниями.

— Делай, как тебе сказано, — велел граф, нисколько не оскорбленный.

Юноша подчинился. Деревянные башмаки не влезали в стремя, и парень одолжил у одного из слуг графа сапоги. Взобрался в седло, явно подражая виденным где-то кавалеристам, и осторожно выехал за ворота.

Только тогда граф сказал племяннице ступать в дом.

Следующим утром Аврора обнаружила дядю в библиотеке — граф с секретарем готовили копию ответов на вопросы, оставленные магистратом. Секретарь присыпал чернила на бумаге песком, а Аврора заменила догоревшие свечи новыми.

— Боюсь, я отправлюсь в могилу, так и не выяснив, кто убийца, — пожаловался дядя Арман. — А правду мне сообщит только сам Господь Бог уже на том свете. Поль еще спит?

— Кашель у него усилился. Когда я уходила, Поля временами прямо-таки скручивало. Для тебя я велела слугам приготовить завтрак — с мясом.

Граф раскрыл объятия, и Аврора подошла к дяде, положила ему голову на плечо, а он поцеловал племянницу в волосы.

— Я посещу похороны той девушки, — сказала Аврора.

— Мы все должны их посетить.

— Дядя, а кто был тот юноша, который задержал меня?

— Собран Жодо. Владелец виноградников на холме возле дороги в Алуз. Служил канониром в армии Наполеона, прошел зимнюю Москву. Жена у него просто красавица: светлоглазая, с золотыми локонами, вылитая русалка.

— Он важный человек в Алузе?

Граф заглянул Авроре в лицо.

— Он что, не понравился тебе, Аврора? Значит, ты вся в матушку. Она, пока вынашивала тебя, тоже могла невзлюбить кого угодно, вот просто так, с первого взгляда. Зато потом, когда молоко у нее закончилось, многих бывших «подозрительных» людей она называла даже «добрыми друзьями».

— Уверена, я не паду так низко, чтобы его невзлюбить.

— До чего же ты надменна! Жодо обучен писать и читать, в своем лучшем платье он легко сойдет за местного состоятельного господина. Вот почему я просто обязан был обзавестись подходящей для себя компанией: вызвал сюда Поля, тебя и своих охотников.

— Но он нравится тебе, — обвинительным тоном произнесла Аврора.

— Собран Жодо остер на язык, своенравен… Почти как я сам.

На встречу с ангелом Собран принес бокалы и бутылку того вина, что они пили в первую ночь знакомства.

— Оно, конечно, еще не старое, — сказал винодел, — но давай посмотрим, как напиток держится.

Ночь была тепла.

Они выпили, потом молча глядели на Дом, на стенах которого, будто звезды, белели цветы.

— Вижу, погреб еще не готов, — заметил Зас.

— Год выдался плохой. Полный зла, — Собран поставил бокал на плоский пограничный камень. Близким винодел сказал, что притащил его сюда, дабы отметить старую границу между семейным виноградником и виноградником Кальмана. (Для Селесты камень стал чем-то вроде могильного памятника Батисту, и она посадила возле него бархатцы.) Собран достал из-за пазухи связку из трех перьев и протянул их ангелу. — Ты, похоже, линяешь.

Зас присоединил перья к своей ноше: бутылке турецкого белого вина и розовому кусту в извести, завернутому в промасленную ткань.

— Ты обронил эти перья в первую ночь, когда тебя унес вихрь, — пояснил Собран.

— A-а, — отвечал Зас.

Дары Заса, нетронутые, всю ночь простояли в узловатых корнях вишневого дерева.

Светало. Было прохладно.

Собран до самого рассвета пролежал на склоне холма в объятиях ангела. Четыре месяца назад умерла его дочь, восьмилетняя Николетта.

Собрану почти нечего было поведать Засу, разве что о том, как у детей началась лихорадка, как кожа у них покрылась сыпью и как сам винодел с женой испугались за малютку Батиста, как опасно близко была к болезни Селеста, вымотанная и истощенная кормлением и уходом за младенцем.

Сестра Собрана, Софи, приходила помогать — ее собственные дети уже переболели. В один день Николетте вроде как стало лучше, и они с Сабиной даже поели, сев на кровати, о чем-то болтали. Потом Сабина громко позвала родителей (у Собрана от ее крика кровь застыла в жилах; взбегая по лестнице, он чувствовал, как подгибаются ноги). Посиневшая Николетта лежала на кровати. «Она просто умерла, — сказала тогда Сабина. — Резко вздохнула и опрокинулась».

— Господи, нет! — вскричала Селеста, хоть и понимала, что спасать ребенка уже поздно.

Когда Зас прилетел на встречу, он все понял без слов — Собран не успел и слова вымолвить, как ангел подхватил его на руки, и оба опустились на землю.

На похоронах и после друзья, встречая Собрана, клали руки ему на плечи. Те, кто утратил своих детей, хорошо понимали, каково ему. И сам Собран поддерживал Селесту — по ночам, когда жена, плача, кормила малыша, в саду, где она стояла, сжимая и разжимая кулаки в безмолвном горе, глядя, как Сабина кормит цыплят: опустошив горшочек с кормом и застыв на месте, будто статуя, безмолвное воплощение тишины, их выжившая дочь смотрела на птенцов. Она низко опускала голову, так что становились видны шейные позвонки, а Собран, видя жену и ребенка неподвижными, заводил супругу домой, боясь, как бы дочь не заметила отчаяние матери.

Батист же хныкал, требуя вторую сестру, думал, будто родители спрятали ее от него, как прячут некоторые вещи, с которыми ему еще не дозволено играть.

Весь дом погрузился в печаль.

Друзья приносили Собрану бренди, выпивали с ним, обнимали его, однако ничьи объятия не могли унести страдающего отца прочь.

Объятия же Заса были крепки и нежны, свежи, будто река по весне. Ангел держал Собрана уверенно и терпеливо, пока тот рыдал у него на руках.

Горе словно притупилось, столкнувшись с телом Заса. Человек и ангел долго лежали неподвижно, в полной тишине, пока внизу не проехала повозка. Возница придержал лошадь, встал на козлах, присмотрелся — не обманули ли его глаза, правда ли он видел мужчину в объятиях ангела? А убедившись, задрожал, рухнул на место и погнал лошадь, будто за ним гнались все волки Бургундии.