Зодиакальный свет - Александр Машошин Страница 12

– Ты отлично рисуешь, Пятерня, – заметила однажды Натуа.

– Рисую? Я рисую?? – воскликнул лейтенант. – Да разве это называется «рисовать»? Эх… А ну, пойдёмте, покажу я вам, как рисуют по-настоящему.

Он привёл нас в свою каюту, заставил рассесться на кровати и стульях. Проектор комлинка я держал таким образом, чтобы и голограмме Падме тоже было всё видно. А Пятерня достал из глубины шкафа плоский чёрный прямоугольник. Поставил его на рундук, подвинутый в центр свободной стены, и снял чехол. Перед нами предстала картина. Заросли инопланетного леса, светящееся не то цветы, не то кактусы без игл, ветви, лианы. И в центре всего этого – женщина, твилека с небесно-голубой кожей, одетая в коричневый брючный комплект из плотной ткани. Она стояла почти спиной, полуобернувшись и глядя на зрителя поверх плеча, изображённая с такой пронзительной натуралистичностью, что, казалось, сейчас кивнёт, повернёт голову и шагнёт туда, вдаль.

– Айла… – прошептала Падме.

– Уходящая в Вечность, – глухо произнёс Пятерня. И я вдруг понял, что это, чёрное и размытое, изображено внизу картины. Стволы. Целый частокол бластерных стволов, направленных на женщину. А её световой меч в правой руке был выключен и смотрел эмиттером вниз. Стало ясно, почему с такой печалью и укором смотрят её прекрасные глаза цвета осени. Так глядела она на своих убийц, уже зная, что произойдёт в следующий миг. Готовая сделать последний в своей жизни шаг. Шаг в бессмертие.

– Он тоже стрелял в неё тогда, тот клон, не знаю номера, – мрачно пояснил Пятерня. – А год спустя нарисовал вот это. И, когда закончил, повесился на собственном ремне.

– Всё-таки, он стал человеком. Хотя и слишком поздно, – грустно сказал Иан.

– Я тоже пытался их рисовать, – признался лейтенант. – Тех, кого знал. Её, Джокасту, Луминару… Чтоб были, как живые. И не получалось.

– Осока на борту «нерфа» нарисована очень похоже, – заметила Натуа.

– Да. А я ведь не знал, что она, единственная, жива. Мистика какая-то.

По дороге домой, в Солнечную систему, Падме была молчалива и печальна.

– Расстроилась? – спросил я.

– Немного. Как будто снова побывала в тех временах. Я ведь тоже знала их всех, Алекс. А теперь их нет. Никого не осталось. А я сама вот в таком странном состоянии, как вы выражаетесь, ни то, ни сё.

– Как же «никого»? – преувеличенно возмутился я, чтобы отвлечь её внимание от «странного состояния», где крыть было нечем. – А Осока? А Рийо? А Пятерня, пусть он был простым солдатом…

– Разведчиком он был. Потом сержантом.

– Вот! – воскликнул я. – Значит, ты и его хорошо знала, раз запомнила! А говоришь такие вещи. «Никого». Две такие замечательные подруги! Они тебя очень любят, обе, уж я-то вижу.

– И я вижу. Просто как-то странно. Я была старше, заметно старше их, а теперь мы как бы стали ровесницами.

– Разве это плохо?

– Не знаю. Нет, пожалуй, нет, – Падме, наконец, улыбнулась. Спросила: – Не хочешь поспать немного? Завтра вы с Ирис, кажется, собирались на рекогносцировку?

– Да, в Косово. Пожалуй, надо поспать, ты права, – я спустился с подиума и вознамерился улечься на угловой диван у стены рубки.

– Ну, уж нет! – строго сказала голограмма, уперев руки в бока. – Вот ещё будешь, как на вокзале! А ну-ка, иди в каюту и ляг нормально на постель!

И вновь, как время от времени бывало, во взгляде её, в интонациях мне почудилось нечто неуловимо-знакомое.

– По-моему, ты мной помыкаешь, тебе не кажется? – проворчал я.

– Я о тебе забочусь! Сам говорил, мы одной крови, а соплеменники заботятся друг о друге.

Вот это я, точно, говорил. Санскритские корни имени Падме Амидалы со всей очевидностью свидетельствовали о том, что она, как и я, индоарийских кровей. Да и сам этнос, к которому принадлежали набуанцы, бреганцы и, скорее всего, предки тогрут с человеческой стороны, галактические учёные называли «надсемья ари». А в обиходе говорили «раса набу». Ничего не попишешь, пришлось подчиниться и идти спать в каюту.

Я хотел подремать часа полтора, два, до выхода на досветовую скорость, но коварная Падме не стала меня будить. И когда я проснулся, то обнаружил, что по московскому времени наступило утро, а «Амидала» лениво вращается вокруг моей родной планеты, состыкованная с жилым модулем Ирис.

– С добрым утром, – солнечно улыбнулась голограмма, сразу отбив всякую охоту на неё ворчать. – Умывайся и иди завтракать, Ирис всё приготовила.

– Привет, – сказал я, входя в модуль. – Извини меня, ради бога, проспал.

– Ничего страшного, – Тано-старшая тоже улыбалась. – Всего-то девять утра. А на Балканах, значит, семь. Куда в такую рань? Вот поедим, тогда и спустимся.

За то короткое время, что Ирис изучала земную жизнь, она научилась понимать на слух английскую речь, читала на латыни и греческом, а уж по-русски стала говорить вовсе без напряжения. Резкий жёсткий акцент, который я про себя называл «югославским», заметно уменьшился, хотя он, в сущности, никогда особо не мешал. С моими родителями Тано-старшая поладила великолепно, то приглашала нас всех сюда, на орбиту, и угощала блюдами, приготовленными из запаса продуктов жилого модуля, то сама ужинала у нас дома земной кулинарией. По вечерам они с моей мамой вели долгие задушевные беседы, часто – находясь одна на орбите, другая дома на кухне, как обычные телефонные кумушки. Мама называла её просто Ирой и относилась совершенно так же, как к любой своей подруге, а может, и лучше. Сейчас, пока я ел, Ирис медленно пила из кружки слабо заваренный земной кофе и читала что-то на экране деки, изредка делая стилом пометки. Бывают же чудеса в Галактике: такая красивая женщина и такая учёная!

Не успел я допить чай, как зазвонил телефон. Мобильный. Его я купил совсем недавно, после увольнения, чтобы заказчикам было легче меня найти. С прошлого года элитная дотоле сотовая связь резко подешевела и стала доступна не только банкирам и бандитам. Вообще-то, сам аппарат сейчас лежал дома, подключённый к инопланетному комлинку, а сюда сигнал транслировали гиперволны.

– Слушаю! – сказал я, дотрагиваясь до клавиши и вкладывая в ухо наушник. – Да. Нет, Павел, сейчас не могу. Я на орбите. Какой, околоземной. Высота тридцать шесть и две мегаметра, наклонение пятьдесят шесть градусов. Трудно сказать, мне тут ещё кое-куда слетать надо. Часа в три подъеду. До встречи.

– Ты ему и параметры орбиты сообщил? – удивлённо посмотрела на меня Ирис. – Как неосторожно.

– С некоторых пор у меня железное правило: говорить чистую правду, – засмеялся я. – Только в этом случае можно быть абсолютно уверенным, что тебе никто не поверит. Спасибо за завтрак, полетели смотреть, что творится в Косово.

Подходил к концу ноябрь. Строительство базы вошло в завершающую стадию. Та часть астероида, где были самые удобные внутренние полости, приобрела законченную структуру, обустроили под ангар ещё одну открытую наружу пещеру примерно в двух километрах от первой. К ней пока вёл всего один длинный тоннель. Третью пещеру, имеющую сравнительно узкое жерло, решили отдать под производственный комплекс. Да-да, Совет директоров поставил Кеневицу и такую задачу: на базе должно быть место для собственных заводов. Я не был уверен, что для производств не стоило бы выбрать другую подходящую глыбу поблизости, зато с самой идеей был согласен безоговорочно. Что такое торговать только сырьём, я наглядно видел на примере своей собственной страны последние восемь лет. Зависимость от всех и каждого. Кабала. Хорошо, что хоть здесь эту ошибку сразу решили не повторять. В пространстве рядом с базой была собрана плавильная печь с электромагнитным нагревом рабочей зоны. Её запускали уже дважды, загружая куском руды, отрезанной от металлического астероида, добавляли необходимые присадки и получали на выходе аккуратно нашинкованные силовым полем плиты нужной толщины. Красота! И прокатного стана не нужно!