Король и император - Гарри Гаррисон Страница 13

Сдается мне, спустя много лет ее стали рассказывать неправильно. Я думаю, что раньше имя конунга звучало как Скьёльд Скьефинг, а по-английски — Шильд Шифинг. Кто-то из сказителей однажды взял и придумал объяснение для этого имени. Конунга звали Щит, потому что… ну, скажем, он приплыл на щите. А Сноп его звали, потому что… потому что там лежал еще и сноп. Имена происходят от предметов. Даже эпизод с найденным на берегу младенцем появился потому, что выпуклый щит может плавать. В общем, я думаю, что в этой истории нет ни слова правды.

Я считаю, что когда-то и в самом деле был король, которого звали Щит. Ведь у многих из нас такие имена. Твое имя, Бранд, означает «меч». Я знавал людей, которых звали Гейрр, Копье, или Франки, Боевой Топор. И был конунг по имени Скьёльд, Щит. А Шифингом его звали не потому, что он лежал головой на снопе, а потому, что он был сыном Шифа. Или Шефа.

Торвин умолк, и Хунд счел объяснение недостаточным.

— Но что эта история, первоначальная история, означает?

Торвин коснулся своего нагрудного молота.

— На мой взгляд — а многие жрецы Святилища со мной не согласились бы, даже сочли бы меня еретиком, это вам и Фарман подтвердит, — на мой взгляд, эта история содержит три смысла. Во-первых, этих конунгов запомнили или выдумали по определенной причине. Причина, по-моему, в том, что они изменили мир, повернули его историю на другой путь. Думаю, что воинственный конунг Скьёльд объединил людей в один народ и дал им законы, благодаря которым прекратилось братоубийство. А миролюбивый Скьефинг дал нам ячмень и хлеб, научил земледелию наших предков, которые раньше жили, как финны, охотой. Или как твои, Бранд, родичи, huldu-folk, народ кочевников-мясоедов.

Во-вторых, я полагаю, что конунги Скьёльд и Скьефинг избрали правильный путь и люди об этом не забыли. Но мы снова сбились на дурную стезю: на стезю Хермота, любимца Одина. Стезю войны и грабежей. Мы придумываем для грязных дел красивые названия: дренгскарп, херманна вегр, — мужество, путь воина. Ты так называешь это, Бранд, я знаю. Но в результате сильный всегда грабит слабого.

— Я предпочитаю грабить сильных, — проворчал Бранд, однако Торвин его не слушал.

— Думаю, Шеф послан, чтобы вернуть нас на правильный путь. И это не путь Хермота и Одина. Я считаю, что наш король на самом деле враждебен Одину. Он не сделает жертвоприношения Одину. И он не примет благословения Одина.

А теперь я скажу то, что некоторые сочтут ересью. Я не могу отделаться от мысли, что все это происходило в то самое время, когда, по словам христиан, в мир пришел их Белый Христос. А почему он пришел? Почему явились Шеф и Скьёльд? Я могу сказать только следующее, что и будет третьим смыслом этой истории.

В мире однажды что-то пошло не так, он получил рану, которую нельзя исцелить. Мы говорим: Бальдр умер и из мира ушел свет. Христиане рассказывают глупую сказку про яблоко и змея, но суть одна: мир болен и ему нужно лечение. Кто-то должен прийти и исцелить его. Христиане говорят, что Спасителем был Христос и мир уже вылечен, теперь можно посиживать и уповать на личное спасение. Ха! А у нас рассказывают — или рассказывали раньше, — что приходили два конунга и выбрали для норманнов правильную дорогу. Потом мы с нее сбились. По-моему, наш король, не случайно его зовут Шефом, пришел вернуть нас на правильный путь, как и его пра-пра-пра и так далее дедушка. Я считаю нашего Шефа и его древнего тезку посланцами бога Рига. Который, может быть, и не старше, чем Один, но мудрее.

После паузы Хунд, дотронувшись до амулета Идун, сказал:

— Не понимаю, в чем тут ересь, Торвин. Мы ведь не христиане, чтобы указывать человеку, что ему думать.

Торвин посмотрел вдаль, на поля и дорогу.

— Я думаю, что сказания Пути и истории христиан по сути одинаковы. И в тех и в других искажения и выдумки. А может быть, и в тех и в других заключена истина. Но только крупицы истины.

Бранд рассмеялся:

— А ты, наверное, прав, Торвин! Но хотя ты можешь убедить меня и Хунда, даже Совет жрецов, если будешь говорить достаточно долго, я что-то сомневаюсь, что ты убедишь папу римского согласиться с тобой и признать, что у приверженцев Пути тоже есть своя правда!

Торвин засмеялся вместе с ним:

— Нет, я не отправлюсь в Рим просить аудиенции, чтобы изложить свою точку зрения. Каковы бы ни были христиане, церковь остается нашим злейшим врагом, как и поддерживающая ее империя. Я не забываю об этом. Говорят, в тот день наш король целился в Бруно Германского из арбалета. Ему надо было выстрелить.

Впервые заговорил Фарман, его бледное худое лицо не отражало никаких эмоций.

— Болезнь, — повторил он. — Болезнь, от которой страдает мир и которую второй Шеф, или второй Спаситель, послан исцелить. В наших мифах это смерть Бальдра, вызванная предательством Локи. Как мы все знаем, Один пытался вернуть Бальдра из мира Хель и не смог, а в наказание приковал Локи рядом с ядовитым змеем. Наказание наказанием, но при чем здесь исцеление?

— Если существует исцеление, — сказал Торвин, — оно придет через то, что скрыто от нас. Наш друг Шеф мудр, хотя иногда ему не хватает здравого смысла.

— Таким образом мы вернулись к нашему практическому вопросу, — заключил Хунд. — Человек он или полубог, безумец или посланник богов, — что нам с ним делать?

Фарман посмотрел на мчащийся по дороге экипаж, сопровождаемый тридцатью скачущими галопом всадниками, за которыми вздымался столб пыли.

— Я не знаю, — сказал он. — В моих видениях ничего об этом не говорилось. Но, судя по всему, этот человек еще не выполнил предназначения богов. Может быть, он должен вернуть Святое Копье, может быть, сжечь врата Рима… Но пока он здесь, он этого не делает. Он прячется от своей судьбы.

— Тоскует по женщине, которую бросил много лет назад, — добавил Бранд.

— Может быть, ему нужно глотнуть свежего воздуха, вновь почувствовать себя мужчиной, — продолжал Фарман. — Но он не станет мужчиной, копаясь в грязи со смердами.

— Мы должны сделать так, чтобы он оказался на борту корабля, — сказал Торвин. — Может быть, это приведет его туда, куда нужно богам, как того младенца, приплывшего на щите.

— Но на этот раз он не должен быть один, — сказал Фарман. — Вы его друзья. Вы должны пойти с ним. А что касается меня — я буду ждать более ясных указаний.

Снаружи донеслось карканье волынки, сыгравшей свой немелодичный предупредительный сигнал.

Гханья, сводный брат халифа Кордовы, прекрасно понимал всю важность своей миссии на Севере, в стране, где, по слухам, жили полуголые дикари, поклоняющиеся огню магусы, люди дьявола. Но это не мешало ему испытывать жгучую ненависть к предстоящей экспедиции. Лояльность Гханьи не знала границ. Еще бы, иначе он бы не выжил при восшествии своего брата на престол — мягкий, обложенный подушками диван Кордовского халифата. Халифа могли называть, в честь их великого предка Абда эр-Рахмана, Слугой Сострадательного, но сострадания его сердце не знало. Когда он унаследовал трон от отца, меч и лук не остались в бездействии. Дети мужского пола из отцовского гарема были перебраны внимательно и со знанием дела. Дети настоящих арабок из племени курейшитов вскоре умерли: они могли посеять семена раздора. Дети христианских рабынь тоже умерли, если не могли доказать свою полезность, а часть из оставшихся получила посты в ссылке, под надзором, в основном на границе со слабыми христианскими княжествами и герцогствами в гористой северной Испании. Сам Гханья был сыном берберки. Его кровь была недостаточно чистой, чтобы он мог набрать сторонников, но он и не был мустарибом, рвущимся в арабы, как презрительно называли детей христиан, которые приняли ислам ради спасения от голода или из-за честолюбия.