Другой город - Михал Айваз Страница 13

Я рассмеялся.

– Почему вы говорите «вы» и «ваш город»? Я знаю, что вы сама выросли в нашем мире, еще год назад вы, верно, и не подозревали о каком-то там другом городе.

Девушка подошла ко мне поближе и улыбнулась.

– Я обещала показать вам кое-что необычное. – Внезапно она прижалась к моему боку, обхватила рукой за шею, другую руку положила мне на плечо, повернула меня к тому месту, где галерея терялась в черной тени, и зашептала мне в ухо, негромко смеясь: – Это вон там, там, в темноте. Идите же, надо сделать всего несколько шагов. – Она подталкивала меня в темноту и непрерывно посмеивалась. Опершись подбородком о мое плечо, она весело говорила: – Ну что же вы? Надеюсь, вы не боитесь? Вы же хотели узнать наш город. Ничего не поделаешь, экскурсия начинается на башне.

Мне действительно было жутко от ее тихого смеха, от непроглядной темени за изгибом галереи, от предчувствия чего-то ужасного, что ожидает меня впереди. Но все же я высвободился из ее объятий, оттолкнул ее и направился к границе между тьмой и светом. В конце концов, девушка была права, я же действительно намеревался исследовать другой город. За спиной у меня по-прежнему звучал тихий смех. Я подошел к рубежу между местом, освещенным луной, и непроглядной тьмой. Что-то поднялось в темноте со снега и набросилось на меня. Тяжелое холодное тело, безрукое, безногое, повалило меня в снег, упало сверху и давило всей своей массой. Я увидел над собой голову акулы с маленькими золотистыми глазками по бокам, в раскрытой пасти блеснули при свете луны белоснежные зубы. Я тщетно пытался стряхнуть с себя акулу. Она цапнула меня за плечо, но я сумел увернуться от ее зубов и поплатился лишь клоком воротника. Мы молча боролись на снегу, сияние луны ослепляло меня. В мансарде одного из домов зажегся свет, я видел, как какой-то человек в пижаме, мучимый бессонницей, прошел на кухню и вернулся обратно, я звал на помощь, но меня не слышал никто, кроме акулы и злой девушки. Через минуту свет погас.

Девушка на цыпочках подошла ближе, склонилась надо мной так, что ее ожерелье коснулось моего лба, и заговорила тихим, почти убаюкивающим голосом:

– Ты всю жизнь смотрел на мир сквозь холодные стекла, ты любил окна кафе и поездов, застекленные террасы домиков в горах. Мы о тебе много знаем. За стеклами ты чувствовал себя в безопасности, почему же ты оставил свое убежище, зачем отправился в джунгли? В «Славии» на посетителей редко нападают акулы. Для чего ты в одиночку пошел в чужой город, где ты никому не нужен? Теперь акула будет катать твою откушенную голову по галерее звонницы, а детишки в наших школах станут разучивать о тебе стишки и считалочки.

Воротца снова открылись, и в них показался официант, девушка медленно выпрямилась и отошла в сторону, чтобы он мог посмотреть на схватку. Официант улыбнулся и удовлетворенно кивнул. Девушка покинула меня и подошла к своему отцу, а тот обнял ее и поцеловал в щеку. Я смотрел на их силуэты, прильнувшие друг к другу под звездным небом. Я дал себе зарок, что если мне каким-то чудом удастся спуститься с башни, то я никогда больше не дам официанту уговорить меня на трубочку с кремом. Потом официант взял дочь за руку, и оба исчезли в темном проеме воротец. Я остался на башне над спящим городом один на один с акулой.

Мы еще долго боролись в снегу. У меня никак не получалось сбросить с себя акулу, и я пытался хотя бы помешать ей укусить меня. Но я постепенно слабел. Животное почуяло это и поднялось на дыбы, изготовясь к последнему броску; в тот момент, когда акула вознесла надо мной свое сильное тело и широко раскрыла пасть, чтобы туда поместилась моя голова, я собрал остатки сил, вскочил и толкнул ее, стоять на хвосте ей было неудобно, так что она потеряла равновесие и перевалилась через перила; ее тело летело во тьме, пока не нанизалось на длинный железный крест в руке одной из каменных фигур на карнизе храма. Я видел, как акула извивается в предсмертных конвульсиях и все глубже насаживается на металл креста. Скоро судороги прекратились, выгнутое тело акулы повисло на кресте, как флаг ночи. Шатаясь, я спустился по лестнице в храм, рухнул как подкошенный на холодный пол у подножия одной из колонн и тут же уснул.

Утром меня разбудили голоса туристов, я смешался с ними и незаметно вышел из храма. На улице оказалось морозно, небо сияло яркой синевой. Тротуары и витрины магазинов находились пока в полумраке, однако верхние этажи домов и заснеженные крыши освещало восходящее солнце. Я прошел вдоль стены храма в нижнюю часть площади и глянул вверх: высоко над головами пешеходов в солнечных лучах виднелось акулье тело, насаженное на крест. Никто из людей, шагавших по площади, не замечал мертвой акулы: еще бы, ведь вершины мы тоже исключили из нашего пространства, как и темные окраины. Что мы знаем о таинственных мирах фасадов, которые проплывают над нашими головами как призрачные острова? Если бы на крышах вырос город из золота, с храмами и дворцами, кто бы это заметил? Разве что какой-нибудь ребенок, тот, кто не ступил еще в узкий коридор осмысленного, по которому мы, словно сомнамбулы, бредем в поисках своих образов, или побежденный, уже покинувший его, потому что исчезла его последняя цель, притягательность которой все удлиняла и удлиняла этот коридор; тот, кто бесцельно шатается по сияющему обновленному миру, открывшемуся ему после окончательного поражения, быть может, случайно заметит, что фасады домов – это страницы книги, на которых ушедшие боги оставили нам свое послание, то самое, что мы тщетно искали всю жизнь.

Я решил позавтракать в молочном баре «У крепостной стены». Сел на высокий табурет у стойки и стал нарезать блинчик с джемом. У меня не шли из головы слова Клары о стеклах, сказанные мне на верхушке башни. Я не мог с ней полностью согласиться, жалко, что на галерее была тогда неподходящая обстановка для беседы. Я созерцал, как блинчик сминается под нажимом острия ножа, как при этом из спиралевидных отверстий на обоих его концах, поднявшихся кверху, выдавливается джем и капает густыми каплями на тарелку, и пытался сформулировать то, что при более благоприятных обстоятельствах ответил бы девушке, – юмор на лестнице, обычное дело для малостранских поединков с морскими чудовищами: «Я знаю, что такое страх перед встречей, который сопровождает нас всю жизнь. Любая истинная встреча разрушает повседневность. То, что приходит из-за границ нашего мира и разбивает его, мы называем чудовищным; любая истинная встреча – это встреча с чудовищем. Но предположение о том, что оконные стекла являют собой стены убежища, где можно спастись от опасной встречи, от чудовищ, ошибочно. По-моему, именно неотвязная близость, царящая в повседневной жизни, делает невозможной встречу и закрывает собой то ужасное, что переворачивает наш мир, неся чудесное спасение. Пространство близости – это сцена, где мы видим лишь роли и маски из пьесы, которую сами и разыгрываем. Холодные стекла разбивают пространство близости, рвут кудель целей, паутину, за которой не видно реальности. Только через стекло мы действительно видим: ирреально неотступные волны жестов, из которых рождаются тайные реки бытия, изменчивое и восхитительное письмо складок одежд, смысл которого мы начинаем постигать, ослепительное сияние красок, пылающее внутри предметов. Встреча возможна лишь с тем, что мы и впрямь видели. Тот, кто сидит за холодными стеклами и наблюдает, не ищет убежища, наоборот – демонстрирует, что не страшится встречи. Только за стеклом, освобождающим все сущее от лживых и скучных ролей, нам является жуткий, сияющий космос: тягостный сон и милый сердцу родной дом». Поэтому мне казалось, что дочь официанта незаслуженно противопоставила мою жизнь за стеклами путешествию в другой город. Именно при взгляде через стекло мы перестаем делить реальность на центр и окраины и ощущаем непреодолимое желание познать то страшное и одновременно влекущее, что неясно маячит на границе: бездеятельное, казалось бы, сидение за стеклом – это начало путешествия в другой мир.