Смерть пришельцам. Южный фронт - Максим Хорсун Страница 13

Первым делом он ощупал ноги, потом – живот и спину. Одежда пестрела прожженными дырами, но шкура была относительно цела. Значит, кровь, стекающая по склону, и ошметки, повисшие на камышах, принадлежали Кавказу. Славный жеребец, он до последней секунды выполнял свой долг – спасал человека, хоть тот даже не был его хозяином.

Через миг Степан наткнулся на остекленевший взгляд Кавказа. Уцелевшая половина туловища подмяла куст ежевики, похожий на спутанную колючую проволоку, голова уныло свесилась к воде, словно в тщетной попытке напиться.

Забрезжили над склоном бледно-синие лучи, будто предвещая восход чужого солнца. Показался край «блюдца». Степан заметался: куда спрятаться? Под старую корягу, что возвышалась над водой, точно расставивший ноги человек? У берега за переплетением корней?

Избитое, обожженное тело слушалось плохо. Вязкий ил, словно нарочно, удерживал сапоги, вода сковывала движения. Степан упал рядом с Кавказом, поднырнул под жесткие ветви ежевики, стелящиеся над гладью реки, приподнял подрагивающую голову жеребца и замер под ней, словно под крышей. Ну, друг, сослужи последнюю службу…

Вода была такой холодной, что зуб на зуб не попадал. Степан надеялся, что пришлые не смогут уловить тепло его тела. К тому же на их чувствительные приборы наводила помехи горящая трава и нагретые энерголучами камни. Может, пришлые удовлетворятся видом разбросанных по яру потрохов и уберутся прочь? Секунды тянулись медленно, Степан стучал зубами и жмурился от напряжения, придерживая над собой остывающую конскую голову.

Свет иссяк, «блюдце» скрылось за склоном. Степан еще какое-то время сидел неподвижно. Затем опустил одеревеневшие руки, и искалеченная туша жеребца сползла по ветвям ежевики в реку. Степан уже был на берегу. Подстилка из травы, сохранившей возле воды свежесть, казалась обманчиво мягкой. Она призывала лечь и забыться. А ночной холод доделает дело, начатое пришлыми.

Степан посмотрел на склон. С его кромки стекал дым, точно пар с края кастрюли. Не стоило даже мечтать одолеть подъем. В его-то состоянии он наверняка сломает себе шею. Да и какой смысл карабкаться? Чтоб снова показаться пришлым на глаза? Нет, спасибо, лучше отсидеться в яру.

Сил хватало лишь на то, чтобы моргать и дышать. И холодно было так, что даже сердце замирало. Но он не мог позволить себе сдаться. Общины больше нет, пришлые ее выжгли, словно фашисты… И он должен был выяснить, стоили ли слова, произнесенные умирающим красноармейцем, того, чтобы за них лишили жизни его родных и соседей. Этой ночью погибли практически все, кого он знал. Если же он сдастся, не найдя ответы и не отплатив врагам по счетам, то душа его никогда не обретет покоя.

Он перевернулся на живот, поднялся на четвереньки и переполз под ближайшее дерево – молодую бузину. Придерживаясь за гладкий ствол, кое-как встал. Эти нехитрые усилия помогли одолеть оцепенение, кровь снова живо текла по венам, и сразу стало чуточку теплее. Степан скинул макинтош, со стоном стянул мокрую тельняшку, выжал, как мог, потом вытер ею торс, голову и снова выжал. Снял сапоги, вылил из них воду и снова надел.

Осмотревшись, он нашел ружье. Приклад – в щепки, патронник не открывается. Повертев в руках, он выбросил то, что осталось от верной двустволки, в крапиву. Туда же отправились испорченные патроны из подсумка. Степан еще раз вытер лицо, пошмыгал носом и поплелся на звон ручьев. Там, где яр почти смыкался, в одной из пещер в пористой известняковой скале скрывалось общинное убежище. Если кто-то смог уцелеть, то он непременно придет сюда.

Степан часто озирался, но неоновое свечение «блюдец» и багровое мерцание «глаз» механизмов-охотников не наблюдалось. Останавливаясь под деревьями, он вслушивался в звуки ночи. Он надеялся услышать голоса или шаги… ну, хоть что-нибудь, что указало бы на других выживших. Пищали летучие мыши, журчала вода, скрипели ветви, в отдалении гремело – это рушились догорающие общинные постройки. Но громче всего стучали его зубы.

Он шел и вспоминал, как мальчишкой бегал на заре босиком по росистой траве, как в крещенский мороз нырял на ставке в прорубь, как под дождем со снегом помогал заводить колхозное стадо в загоны, как собирал кормовую репу на ледяном ветру в поле, стоя по щиколотки в подмерзающей грязи. Как, уже будучи юношей, шел по следам сайгака в завьюженной степи, как рубил сухостой на дрова, сбросив с себя тулуп и рубаху, подставив голые плечи зимнему солнцу и снежку, падающему с ветвей. В общем, не был он городским неженкой, у которого и летом могут случиться сопли, если в кране нет горячей воды. И сейчас Степан говорил себе, что этот пробирающий до мозга костей холод – пустяки, неприятно, конечно, но ничего смертельного. Не май месяц, но и до декабря еще далеко.

Он тер плечи и выдыхал облака пара. Не обращая внимания на боль от ушибов, он старался двигаться как можно живее.

Но все это помогало мало. С каждым шагом Степан ощущал, как стынет в жилах кровь. И в его случае это не было иносказательным выражением.

Забрезжил тревожный свет. Степан глухо застонал и бросился под ветви плакучей ивы. Обхватив себя руками, он ждал, когда его мучениям придет конец. Будет ли это испепеляющий луч из энергетической пушки, или струя высокотемпературного пламени, или иной смертоносный привет от пришлых… Но время шло, свет над яром тускнел, и становилось все холоднее.

Степан раздвинул ниспадающие до земли ветви, выглянул наружу. Сквозь тучи виднелись три огонька, три «блюдца» удалялись, набирая высоту. Степан показал им вслед неприличный жест.

Возле пещеры-убежища он унюхал запах табака. Закружилась голова, в груди разлилось приятное тепло: все-таки кто-то уцелел! А он уже почти и не надеялся…

Степан бросился на штурм склона, поскользнулся на мокрой от ночной росы траве, но продолжил подъем – правда, уже ползком.

Вход в пещеру чернел распахнутой в немом крике пастью. Скалистый козырек походил на выпяченную верхнюю губу, а заросли прижившегося там шиповника – на куцые усы. Соседние пещеры были точно норы, в этих неглубоких карстовых впадинах жили летучие мыши. В довоенное время каменские мальчишки играли здесь в первобытных людей. Кто мог тогда подумать, что вскоре им на самом деле предстоит стать дикарями. В большой пещере играть детям не разрешали, назывались разные причины: непрочный свод, опасный подземный колодец, в котором уже угробились несколько оболтусов, древнее скифское проклятье… Каменную горловину сразу за входом раньше перекрывал деревянный забор. Естественно, эта преграда не могла остановить жаждущих приключений пацанов. Там, во тьме, действительно обнаружился колодец. Вовик и Серый – это который потом утонул в ставке при странных обстоятельствах – спустились туда на веревке и нашли гору старых костей, принадлежащих разным животным. Возможно, в могильнике были и человеческие кости, но пацанам на глаза такие не попались. Степан же обнаружил под самым сводом пещеры едва различимые бледные изображения. Люди и звери были нарисованы неумело, словно рукой первоклассника. Все какие-то палочки-черточки: длинные руки, длинные ноги, длинные копья, длинные рога, длинные лапы… Все неестественное и грубое. Первобытное.

Конец ознакомительного фрагмента