База 211 - Алла Дымовская Страница 14

– Лежите? Лежите. И ладно, – и тут же скрывался прочь.

Иногда Лис пропадала неведомо куда, и ее не бывало подле Сэма по многу часов. Тогда Сэм испытывал определенное облегчение, хотя порой хотелось пить и попросить то же судно, но он терпел, потому что стал ценить благословенные моменты своего одиночества. Выйти в эти краткие периоды он никуда не мог все равно. Дверь, может, и не самая прочная с виду, запиралась на внушительный замок, и запиралась всегда, когда Лис покидала его импровизированную палату, звуконепроницаемую и без единого окошка. Сэм догадывался, что ранее здесь помещалось что-то вроде карцера с воспитательными целями, но для него переоборудовали темную клетушку в довольно удобный больничный покой. Он не сожалел даже о солнечном свете, хотя, по его подсчетам, в Южном полушарии дело шло к лету. Интересно, бывает ли на здешней широте настоящий, долгий полярный день? И на какой вообще широте находится база? Впрочем, то было сейчас не важно. Плохо ему делалось пока от света, даже от слабой электрической лампочки под потолком, висевшей на простом скрученном шнуре. Зато раз есть лампочка, значит, есть и энергостанция, сделал логический вывод Сэм. Серьезно обустроился гауптштурмфюрер Ховен, интересно, что еще имеется в его хозяйстве?

Одно только было ясно Сэму с очевидной определенностью. Он зачем-то нужен этому Ховену, и не абстрактно, на всякий случай, а с вполне конкретной целью. Но дальше его выводы не шли. Сэм ни черта не понимал в полярных станциях и экспедициях, он вообще не любил путешествовать. Не питал также страсти и к любительским географическим исследованиям, не смыслил ни в гляциологии, ни в гидрологии, не умел строить дома и базы в экстремальных условиях, не баловался охотой, даже на кухне от него всегда выходило мало толку. Если бы не война, он так и остался бы серой лабораторной мышью, безумной мишенью для насмешек, и разве для нескольких сильно вперед глядящих энтузиастов представлял бы интерес.

Да и что эдакого особенного в его короткой биографии? Сын мелкого лавочника из Кардифа, отец полжизни прослужил в богатом семействе лакеем, а после, скопив деньжат и удачно для себя женившись, вторую половину жизни простоял за прилавком, торгуя дешевым табаком. Сестра вышла за мелкого фермера-арендатора, теперь живет в Нортумберленде, мужа ее не взяли даже в армию, туберкулез – и ничего не поделаешь. Двое племянников, обычные деревенские ребятишки, поют в церковном хоре и помогают развозить молоко. Остальная родня еще беднее и невзрачнее, чем Керши, – кому они интересны, тем более загадочной германской «Аненэрбе». Один вот только Сэм. Да и что он? Ну выпускник Кембриджа. Допустим. Тринити-колледж и с нечеловеческими трудами заработанная стипендия. Отец все ворчал, что рубит сук не по себе. Но когда приходилось совсем туго, все же присылал фунт-другой. Порой такая случалась нищета, не пересказать. И мало того что выскочка, положим, к этому времени их много уже было, парней из народа, вдобавок лакейский сынок, да еще валлиец, сам бог велел сделаться мишенью плохих шуточек и скабрезных замечаний. Он получил презрительное прозвище «лук-порей», и при встрече с ним высокомерные студенты колледжа, познатнее и побогаче, демонстративно зажимали носы. Сэм, на свою беду, был умнее и талантливее их всех, вместе взятых. Зато он научился терпению и как увидеть цель, когда еще мало представляешь себе, чего хочешь, и как выживать, когда остается только опустить руки и плюнуть на все от бессилья. Но и настоящий один человек повстречался ему на пути. Американец, и, кажется, еврей, из Массачусетса, божий дар и умница, тоже ему в свое время досталось от доброжелателей. Фамилия его была Винер, известная в определенных кругах, пускай и сомнительной славы. Он-то и сказал Сэму, что надо бы тому в Геттингенский университет – высший класс, элита математического мира, – вот куда надо. Да где взять деньги? Хотя бы и хотелось. Но потом, где-то через полгода, доктор Винер сказал обратное, мол, уже не надо. Он вообще стал смотреть на Сэма как-то странно, как на ровню себе стал смотреть, наплевать, что один студент, а второй – светило науки. А перед отъездом на родину объяснил, уже на прощание, что у Сэма гениальный инженерный дар и чтобы не смел зарывать его в землю. Он, доктор Винер, в состоянии только увидеть сущность математических отношений и рассчитать, в то время как Сэм интуитивно знает и чует их природу и может придумать, что сделать и как. Много они тогда говорили, Сэм, конечно, больше слушал. Но за бумажными формулами вставали для него реальные формы и проекты агрегатов, управляемых человеком, принцип обратной связи, электронная машина, все их общие мечты словно видел в материальном воплощении. Это-то и приводило его учителя в недоумение и восхищение. Они потом писали друг другу, больше о неудачах, у Сэма их действительно было больше. Доктор Винер пытался добиться для него места в Массачусетсском технологическом, забрать к себе, но, видно, не сумел. Такие, как он, плохо умеют просить, даже если просят не за себя. Последнее письмо получил, когда уже был в армии, доктор Винер обещал, что вот кончится война, и все пойдет по-другому, они еще поработают вместе. И Сэм в это верил. Одной надеждой и жил. Надеждой и мечтой, что и его управляемые радиоэлектроникой системы найдут себе место под солнцем, перестанут быть фантастической чушью, и не обязательно на войне. Это и аэропланы без пилотов, и корабли без капитанов, и самонаводящиеся снаряды, и много чего еще. Не такая уж абсурдная мечта, потому что Сэм представлял себе, будто видел воочию, как именно это сделать, пусть трудности, их он видел тоже, как и то, что они разрешимы. Просто технические задачи, которые он обожал побеждать. Словно все само собой становилось в голове на место, оставалось только сделать. Но сделать всякий раз не давали. Даже опытные образцы, из отходов слепленные в свободное время, не желали посмотреть. Ересь и праздность, и не морочьте наши высокие умы. А ведь здесь нужны не отдельные лаборатории, экспериментальные заводы нужны, специальное оборудование. Это ведь не на бумаге вывод расписать. Хотя он обходился и без заводских цехов, мастерил модели своими руками. Все равно над Сэмом только и посмеялись в патентном бюро, дескать, его надо причислить к изобретателям вечного двигателя и запретить шляться. А тут подоспела война, Сэм плюнул, взял да и ушел на фронт. Сначала попал в Восточную Африку, потом в Западную. Там хоть польза от него вышла. Никто патента у него не спрашивал, была бы связь, а как уж ты ее обеспечишь и наладишь, твоя забота. Пускай и был он всего лишь лейтенантом, но все его уважали. И за дело, которое делал хорошо, и за почти бездумную храбрость, и за то, что, когда надо, умел держать язык за зубами. Так бы и дослужил до конца войны, ведь будет же когда-нибудь у этой ужасной войны конец?! Может, капитана бы дали. Но вот вспомнили и о нем. Когда снаряды ФАУ стали ложиться на Лондон, когда вся высокоумная инженерная братия развела руками, в которых ничего тяжелее карандаша не держала, тогда и вспомнили. Что был такой сумасшедший изобретатель. Наверное, поэтому Сэма в столь срочном порядке и отозвали домой. Да не наверное, а так оно и есть. Потому что ничего иного быть не может. Только зачем его таланты Лео Ховену? В Антарктиде они зачем? И база эта непонятного происхождения, и подводная лодка? Кого она топить будет в здешних ледниках? Тут даже привычный к нестандартным проблемам быстрый разум Сэма утыкался в непроходимый тупик. Оставалось одно: терпеть и ждать. Что-что, а это он умел.